— Пепеляев? Здоровеньки булы! — поздоровалась она на сей раз почему-то по-украински. — Ты вроде бы за компьютером в Мозырский сервитут собирался, предлагаю совместить приятное с полезным. Там твоя помощь требуется, предлагают бартер: ты им вопрос по твоему профилю решаешь, они тебе — приличный ноутбук.
— Рикович в курсе? Все-таки я на Сыскной приказ работаю, а не на… Где вы там служите, в какой опричной конторе? — этот момент нужно было утрясти, потому как решать какие-то вопросы через голову непосредственного начальства — идея, чреватая неприятностями.
— Рикович в Москве. Гомельские сыскари только за, вопрос возник в дочерней для них структуре. Я Кривоносова предупредила… — заверила меня Наталья Кузьминична.
— А Кривоносов это…
— Приказный дьяк, глава Полесского земского ярыжного управления.
Как я понял, Сыскной приказ в принципе походил на что-то вроде Федерального бюро расследований в США и делился на четыре направления — земское, опричное, сервитутное и по делам аристократии. Самым многочисленным и влиятельным было земское (те самые земские ярыжки), потому как Земщина в принципе занимала около 70 или 80 процентов территории Государства Российского. А ещё — в опричнине хватало своих особых структур, которые следили за порядком и благонадежностью тамошних жителей, сервитуты были территориями с правами чуть ли не порто-франко и казачьей вольницы, а в юридиках — владениях аристократии — бал правили уже клановые службы безопасности. Все преступления, связанные с применением магии, артефактов, самых современных технологий — все это находилось в их юрисдикции. Так же, как и трансграничная (в смысле границ между административно-правовыми субъектами внутри Государства Российского) преступность, контрабанда и трафик оружия и наркотиков: натуральных, химических и магических… А уже дела местные — типа грабежей, рэкета или бытовых убийств — с этим разгребалась милиция. Милиция — если в земщине, полиция — если в сервитуте. Сложно тут у них было все, просто ужас. И я пока не разобрался, в чем выгода для династии Грозных и всей России от такой жуткой административной системы… Но обязательно разберусь.
— Так что, я за тобой заезжаю? Алле, Пепеляев?
— Могу в двадцать ноль-ноль. — откликнулся я. — Только с вас еще и принтер.
— Принтер? — удивилась Пруткова.
— Можно черно-белый. И три пачки бумаги.
— Это что еще за новости?
— Это не новости, это земская школа. Мне к Верочке на поклон ходить невместно, а почерк у меня жесточайший. Надо распечатывать! — развел руками я, хотя, понятное дело, она такой жест увидеть через мой кнопочный телефон не могла.
— Да хрен с тобой, будет и принтер. Если нормально все сделаешь — тебе еще и премию выпишут мозыряне!
— Премия — это хорошо… Это очень кстати! — откровенно обрадовался я. — В общем — заезжайте, в двадцать ноль-ноль к воркаут-площадке на днепровской набережной, у Детского парка…
— Да знаю я, где это, я же твой куратор! Имею сомнительное удовольствие каждый день наблюдать, как ты там турники насилуешь! — она хрипло расхохоталась.
— И ничего я не насилую… — сказал я в пустоту, потому что связь прервалась.
* * *
Пожалуй, опричный бэтмобиль с орлом, собачьей головой и метлой у воркаут-площадки — это было слишком. Пацаны и Бахара на мотоцикле с трудом переварили, а тут — опричники! Опричники для жителей земщины — кто-то вроде космонавтов. Овеянные славой, легендарные, вполне реальные, но к обычной жизни никакого отношения не имеющие. Они где-то там в эмпиреях что-то важное делают и мир спасают, а тут их не бывает.
И вот вам — пожалуйста! Останавливается черная страшная машина, открывается дверь, оттуда вылетают клубы смрадного табачного дыма и хриплый голос приглашает Георгия Пепеляева проехать в неизвестном направлении. И этот самый Пепеляев мигом меняет потную футболку на вполне приличную тенниску, расчесывает растрепанные бороду и волосы гребнем, закидывает сумку в машину и садиться следом. И уезжает в закат.
— А-ха-ха-ха, тот носатый черт на брусьях тебя перекрестил вслед! — Пруткова дернула за какой-то рычажок, и электрокар со страшной силой рванул вперед.
— Это не черт, это гоблин. Яша его зовут, Носов. Он у меня олимпиадник по географии, — я достал из сумки дезодорант и освежился сначала сам, а потом распылил спрей по салону.
— Ты чего? — удивленно уставилась на меня Наталья Кузьминична.
— Ну, вы же не считаете необходимым спрашивать меня, распространяя в моем присутствии табачные миазмы? Вот и я думаю, что дезодорант с ароматом «морской бриз» вам никак не помешает…
— Идиот. Попросил бы, я бы перестала, — она чуть приоткрыла окно и щелчком пальца отправила окурок в полет.
— Точно, что ли? — поднял бровь я.
— Нет, конечно. Я бы однозначно докурила! Так доходчивее получилось, согласна… Хотя, Пепеляев, ты обнаглел. Это ведь моя машина!
— Насколько я могу понять — служебная, — парировал я. — Так куда вы меня везете?
— Хм! Помнишь тот каменный цветок? — она вывела машину из города и свернула на Калинковичскую трассу.
— Из малахитовой шкатулки? Забудешь такое… Мое первое дело! — я состроил важный вид.
— Из сердоликовой, — кивнула Пруткова. — Вот его пустили в дело и чего-то напортачили с отражателями, и вся система взбесилась…
— Какая система? Какие отражатели? — мне нужны были подробности.
— Ой, все увидишь на месте! Я не специалист по кристаллам и тем более — по элементалям!
— Элементалям? — мое изумление росло.
— Да какая тебе-то нахрен разница? — она достала следующую сигарету. — Ты же нулевка!
Я уже держал в руках дезодорант, так что Наталья Кузьминична со страдальческим выражением лица опустила стекло на водительской двери и ветер ворвался в салон электрокара:
— Компромисс? Я курю в окно, ты больше не пшикаешь.
— Устраивает! — кивнул я и отвернулся.
Поразглядывать в окно сельскохозяйственные пасторали окружающего меня другого мира тоже было увлекательно. Мужичок на телеге, запряженной худоватой лошаденкой, двигался по обочине под крутящимися лопастями ветряков, пастушок в великанских резиновых сапогах и с самодельной пугой в руках гнал коров к водопою — а рядом, за высоким забором из колючей проволоки, едва ли не парил над землей чудо-комбайн размером с самосвал «БелАЗ» и похожий на космический корабль. Он жужжал, клацал манипуляторами и распылял нечто зеленое на вьющиеся вверх по рамам побеги хмеля. Плантации не было видно ни конца, ни края…
— Поля Горваттов. Хмель, ячмень, пшеница, сахарная свекла… Они варят пиво, делают спирт, дрожжи, кормовую барду и много чего еще. Их стратегия — тотальная автоматизация сельского хозяйства, — пояснила Пруткова. — Этот комбайн — беспилотный. Где-то в юридике сидит задрот за экраном и делает работу сотни хлеборобов.
— А рядом — пастушок с пугой, — хмыкнул я.
— А за забором — земские поля, — ухмыльнулась она. — Сельскохозяйственный производственный кооператив «Заветы Государя». Вон, гляди, их трактора едут…
Мы обогнали колонну тракторов самого потрепанного вида — синих, лязгающих, грязных. Вокруг них распространялся флер убыточных колхозов конца девяностых и — почему-то — аромат жареных семечек.
* * *
Мозырь — город горный.
Таких городов в равнинной, даже низменной Беларуси больше нет! Всякий раз, подъезжая к старому мосту через Припять, я задыхался от восхитительного вида — горы над рекой, настоящие, зеленые, и на горах — светлые высокие здания, и восстановленный замок и… В общем — Мозырь мне всегда нравился, и мозырянам я завидовал.
Они — народ особый. Креативный, общительный, неусидчивый… Как сказали бы этнографы — субэтнос. Мозыряне и в этом мире сумели выделиться — выбили себе права сервитута.
Если вспомнить школьный курс истории Беларуси из моего мира, то сервитутом называли земли совместного пользования, например — луга для выпаса скота, которыми могли пользоваться и крестьяне-общинники, и пан, и горожане. Или лес для сбора грибов-ягод, или брод какой-нибудь для проезда, водоем для рыбалки.
