Я посмотрел на свою физиономию в зеркальный светофильтр колпака «омара». Попытка стереть смазку удалась неважно — вместо этого я размазал её по всему лбу.
— Гарнье рассчитывает, что контейнер поймают, извлекут из него кота, а вместе с ним и бумагу с записями. А потом ответят нам, точно таким же способом.
— Что, Даську назад пришлют? — Юрка ухмыльнулся. — Или другого кота, вместо него?
— Ты это Мире скажи, а не мне. Она оценит.
— Не дай бог… — Юрка поёжился. Характер у скрипачки был, несмотря на всю её воздушность и очарование, очень даже твёрдый. — А вообще, забавно выходит: если всё пройдёт, как задумал Гарнье, Дася получит сразу три места в книге рекордов Гиннесса — как кот, совершивший самый далёкий прыжок через «тахионное зеркало», и как первый кот-межпланетник.
— А третье место?
— Как первый в истории науки реальный, не воображаемый кот Шрёдингера. Когда контейнер с ним поймают на той стороне, то пока его не раскупорят — можно будет с равной вероятностью предполагать, жив он, или… не очень.
— Смешно… — я улыбнулся. — Но имей в виду, забавник: Мире об этом будешь рассказывать сам. А мне таких приключений духа даром не надо. Как и царапин на физиономии — неважно от её коготков, или от Даськиных.
— Лёш, вот скажи: неужели это так уж необходимо?
Я пожал плечами. Объяснять Мире задумку Гарнье пришлось мне — кто бы сомневался, что Юрка найдёт повод откосить?
— А как иначе? Морских свинок, кроликов и даже крыс на станции нет. Можно, конечно, наловить тараканов — но вряд ли это будет достаточно убедительно…
Она слабо улыбнулась. Тараканы рано или поздно появлялись на любой орбитальной станции. С ними боролись, но, как правило, без особого успеха.
— А зачем то вообще нужно? — голос Миры дрожал, прекрасные, чёрные, словно итальянские маслины, глаза наполнились слезами. — Можно ведь просто обмениваться посланиями через «обручи», вот как тот зонд?
— Можно, конечно. — согласился я. — Но если окажется, что это так же безопасно, как прыжок через обычный «батут», скажем, с «Гагарина» на «Звезду КЭЦ» — тогда мы сможем уже сейчас отправить большую часть команды «Лагранжа» домой, на Землю! Это мы здесь недавно, меньше двух недель — а они-то уже почти год! Только представь: целый год вдали от голубого неба, от семей, от всего, что им дорого, каждый день — на грани гибели! Представляешь, как они устали от такой жизни?
— Я представляю. — она опустила глаза. — Когда вчера играла в столовой, несколько человек даже прослезились. И не только женщины — взрослые, опытные мужчины, космонавты…
— Вот и я о чём! А тут — шанс вернуть домой всех, и сразу! Разве можно от такого отказаться?
— Да, но Дася… — она нахохлилась, сжавшись в комочек. — Он-то чем виноват?
— Ничем он не виноват. Мне самому будет больно, если с ним что-нибудь случится. Знаешь, ведь на его месте могла быть и Бритька — её планировали взять на «Зарю», и если бы не врачи…
Она кивнула и нахохлилась ещё сильнее — в точности замёрзшая синичка в варежке.
— Я, к твоему сведению, просил Леонова позволить нырнуть в «обруч» в «омаре» или хоть в скафандре. А что? Защита не хуже, чем на «Тихо Браге», а если прыжок получится — смогу какое-то время продержаться, пока не найдут.
Она подняла на меня глаза — слёзы ручейками сползали по щекам.
— И что он?..
— Слушать ни о чём не захотел. Сказал: на кошках тренируйтесь. Как Никулин в «Операции 'Ы», прикинь?
— Живодёр! — скрипачка возмущённо вскинулась и тут же густо покраснела.
— Ой, Лёш, я не то хотела сказать… конечно, тебе тоже не нужно так рисковать!
— Да я и не собираюсь. — я с усилием подавил желание погладить её по голове. — Говорю же, Леонов настрого запретил!
— Ну, тогда ладно… — она шмыгнула носом совершенно по-детски и принялась тереть глаза платочком. Голубеньким таким, с кружевами — от этой картины мне сразу сделалось тепло на душе. Такой платок вполне мог оказаться у какой-нибудь гимназистки или воспитанницы института благородных девиц. А то и вовсе у пушкинской Татьяны — и те точно так же вытирали бы им зарёванные глаза…
Мира, наконец, спрятала платок — не в карман, отметил я, а в рукав, как спрятали бы благородные девицы. Или те же гимназистки.
— А в чём вы собираетесь его туда отправить?
— Ну, есть Даськин гермомешок. Инженеры «Лагранжа» поместят его в жёсткий контейнер, снабдят дополнительной теплоизоляцией, заэкранируют от электромагнитных импульсов, нарастят ресурс автономности — аккумуляторы там, запас кислорода, вода в автоматической поилке…. Да, ещё прикрепят снаружи отражающие поверхности — такие, знаешь, крылышки, вроде солнечных батарей на спутниках. Это чтобы тем, кто наблюдает за «обручем» легче было его засечь контейнер радарами.
— Ясно. — она кивнула. — Но всё равно, Лёш, боюсь я за Дасечку.
— А ты не бойся. — посоветовал я. — И вообще, это всё очень быстро кончится. Часа два-три, не больше, ему предстоит просидеть в контейнере, а потом — вынут, накормят, отмоют…
— Вот сам бы посидел, понял бы каково это коту! — от возмущения слёзы на глазах Миры разом высохли. — У него же стресс, заболеет, шерсть начнёт вылезать!
— Может, тогда его вообще лучше усыпить? — предложил я, и сразу же понял, что сморозил глупость. — Нет-нет, не в смысле совсем усыпить, насмерть, только вколоть успокоительное прежде, чем сажать в контейнер. А то ведь распсихуется, гермомешок начнёт когтями рвать, напачкает…
— Нет уж, не надо! — решительно заявила Мира. — Я с вами полечу на «Тихо Браге», и сама его посажу в этот ваш ящик. Мне он верит, будет хоть поспокойнее.
— Вот и хорошо! Зато потом сможешь им гордиться, будет первый в мире кот Шрёдингера!
— Это как? — она нахмурилась. Я, как мог, объяснил смысл Юркиной шутки.
— Даже говорить такого не смей! — вскинулась скрипачка. — А то запру Даську у себя в каюте, и пусть ваш Гарнье сам в этот ящик залезает!
— Хорошо, не буду… — я выставил перед собой ладони. Так мы договорились?
Она кивнула.
— Только запомни, я с Дасечкой полечу! И даже не пытайтесь мне запрещать, всё равно не поможет.
— Да я и не думал… — ответил я и поспешил ретироваться из каюты. Кот Дася проводил меня немигающим взглядом жёлтых, полных самого чёрного подозрения, глаз.
V
Открывающийся из выдвинутого за пределы корпуса «Омара» на Сатурн не просто впечатлял — он завораживал, подавлял, заставлял онеметь. Сильнее впечатление было, разве что, в самый первый раз, когда «Тихо Браге» только выскочил из червоточины' возник на орбите «Энцелада», переброшенный непостижимой магией «звёздного обруча». Исполинский — в привычном словаре непросто найти понятие передающие его подлинный масштаб — горб газового гиганта занимает не меньше половины видимого пространства, причём обзору не мешает неровный снежно-белый шар «Энцелада». Сейчас планетоид у меня за спиной, и любоваться им может Юрка-Кащей, запечатанный в своём «омаре» на другом борту «Тихо Браге»,'.
В каких книгах я встречал описание Сатурна, видимое вот так, глазами человека, находящегося в непосредственной (по космическим меркам, разумеется) близости? «Стажёры» братьев Стругацких, конечно — кстати, надо будет поинтересоваться у Димы, взял ли он, как давно собирался, у авторов автограф на первом издании, — и, конечно, «Дознание» Станислава Лема из цикла о пилоте Пирксе. Наверняка есть и другие, но я их не вспомнил, да не очень-то и старался. Я просто наслаждался фантастическим зрелищем — воистину, никакие видео- и фото съёмки не способны передать этой захватывающей дух грандиозности и великолепия. Узкая полоса Колец, серебрящаяся в отражённом свете далёкого Солнца, пересекает диск планеты-гиганта, а чуть выше, по мутно-жёлтому водянистому фону медленно полз крошечный чёрный кружок — Мимас, ближайший сосед Энцелада. Я поискал взглядом двух других его соседей, Мефон и Эгеон, но не нашёл — слишком уж ничтожны размеры этих тёмных камешков на фоне грандиозности газового гиганта. Строго говоря, эти спутники даже не имеют своих имён — те, что я упомянул, им дали в «том, другом» времени, уже в двадцать первом веке, обнаружив их с помощью аппарата «Кассини-Гюйгенс». Здесь же, насколько мне известно, оба были найдены астрономами «Лагранжа» за время их вынужденного затворничества на орбите Энцелада — но дать им названия пока никто не удосужился.
