Потом — рассказ Клячина о товарище старшем майоре и мое понимание в конце этого рассказа, я вот-вот могу оказаться между жерновами личных разборок двух чекистов, один из которых запросто мочит людей, а второй — решает, кого конкретно замочить.
И вишенка на торте — очередная стычка с Цыганковым. Вот об этом я точно не жалел, кстати. Ни секунды. Ибо, если человек конченый мудак и гнида, его надо всегда ставить на место. Батя говорил это с детства. Так что, день несомненно задался.
Впрочем, уже понятно, новая жизнь будто специально подкидывает сложностей, расслабляться нельзя. Это такая ответочка. Прежде, будучи самим собой, я жил на лайте. Ну, вот теперь, похоже, приходится отдуваться за двоих.
Так вот. День прошёл и казалось бы, можно слегка выдохнуть. Ночью же ни черта не произойдёт. Щас!
Мне приснился сон. Снова. Только весьма своеобразный. Это если мягко выражаясь. Если называть вещи своими именами, то Ван Гог с его постимпрессионизм нервно курит в сторонке. Сон гораздо больше напоминал приступ сумасшествия, чем воспоминание Реутова, как бывало раньше.
Я сидел в комнате на каком-то топчане, выполняющем роль кровати, и ел мороженое. Что интересно, меня отчего-то вообще не удивляло сочетание убогого помещения, не менее убогой обстановки и мороженого. Ну, топчан и топчан. Самое подходящее место для поедания мороженого. Казалось бы, что странного? Не лангустинов же трескаю. Не оленину. И даже не мясо тигровой акулы.Обычное мороженое.
Вот только оно было в специальной вазочке. В такой, которые используют в кафешках или ресторанах. В руке я держал маленькую ложечку, подозреваю, тоже не обычную, а серебряную. Данный факт, как и все предыдущие, меня ни капли не смущал. Конечно! Это же охренеть насколько естественно — серебряные ложки в сиротском приюте. Просто само действо происходило в помещении, сильно напоминающем спальню детского дома. Но только это точно не она. Хотя, скорее всего, что-то из подобного репертуара. В воздухе буквально пахло обреченностью. Для меня, по крайней мере, точно.
При этом я постоянно оглядывался по сторонам. Знал, сейчас прибегут ещё дети и они у меня это мороженое отнимут. Сволочи…
— Алеша…ну, куда ты торопишься? Будь аккуратнее, простудишь горло. Кушай, как я тебя учил. На кончик набираешь мороженое, а потом переворачиваешь ложку и будто кладешь его на язык. Помнишь?
Знакомый голос… Я в недоумении поднял взгляд и посмотрел в сторону входа. Там стоял…отец. В смысле, не мой родной, конечно. Его еще тут, во сне, не хватало. Нет. Отец Реутова, само собой. То бишь — Витцке.
— Папа? — Я вскочил на ноги. — Папа!
При этом, интересный момент, в голове отчетливо крутилась мысль — что за бред? Я однозначно и несомненно понимал, происходящее именно так надо называть — бред. Откуда взялся человек, которого по идее здесь быть точно не может? То есть, даже будучи во сне ребенком, взрослый я прекрасно знал, Сергея Витцке нет в живых.
Все дело в том, что я опять словно раздвоился. Часть меня радовалась, испытывая прилив настоящего счастья. Папа! Он в порядке! Он пришёл за мной! Его, значит, отпустили. Может, мама тоже где-то рядом… Выходит, не обманул Игорь Иванович, когда говорил, что я должен молчать о своей настоящей жизни, о своей настоящей семье, и тогда родители вернутся. Само собой, это были мысли реального Алёши. Лично я подобной ереси думать не мог, ибо Игорь Иванович — хитрый жук, который преследует свои интересы.
Вторая часть моего сознания прекрасно понимала, что наблюдает ситуацию со стороны. То есть, я понимал. Именно я. Черт, шиза какая-то… честное слово. Прямо, как Алиса в стране Чудес. Хорошо, невидимые коты со мной ещё не разговаривают и за белым кроликом не надо никуда топать. Впрочем, лиха беда — начало.
Неужели и правда крыша начала ехать? Но я вроде пока под себя не хожу, на людей не бросаюсь. Цыганкова можно в расчет не брать. Этого урода надо ежедневно пинать, он без мандюлей, как без пряников.
Второй вариант происходящего, к счастью, исключает прогрессирующее безумие и я сильно хочу верить именно в него. Во снах мы с Алёшей начали как бы разъединяться. Хотя еще не до конца, раз я чувствую и его ощущения, и свои. Но тем не менее.
С одной стороны это хорошо. Буду просто смотреть киношку. Наблюдать в роли зрителя, какие события подключились в жизни деда до нашего с ним воссоединения. С другой, таким макаром я вообще перестану слышать его мысли. А это не облегчит ситуацию. Наоборот. Запутает.
— Смотри, Алеша…испачкался…
Отец подошел ко мне, вынул из кармана носовой платок и вытер мою щеку. Потом опустил взгляд на белый кусочек ткани и покачал головой. Там, на платке, остался красный след, будто им не мороженое вытерли, а кровь.
— Тебя здесь не может быть. — Ответил я, не до конца понимая, правда, чьи это мысли. Судя по всему, мне сейчас не больше шести-семи лет. Чисто теоретически, если мы не в детском доме, то значит, комната находится в Коммуне. Больше деда нигде не носило.
Ок… Ладно… Рассуждаем дальше. Если я в Коммуне, то к чему она мне приснилась? Что такого значимого, кроме утопления, могло здесь произойти? Теоретически, вроде бы ничего. Но из прежних сновидений я выносил определённую информацию. Они были, в некотором роде, подсказкой. А теперь? Куда смотреть, на что обратить внимание?
— В жизни может быть даже то, чего быть не может. — Высказался отец с улыбкой. Ну, вот. Говорю же… Полный сюр. — Не всегда нужно верить глазам, Алеша. Иногда лучше смотреть сердцем. А сердце у тебя…
Он подался немного вперед, а затем положил ладонь мне на грудь. Слева. Туда, где находится вышеупомянутый орган.
— А сердце у тебя, сынок, правильное. Настоящее. Оно само разберется во всем.
Отец, отстранившись, улыбнулся.
— Ты пришел за мной? — Я снова повторил свой вопрос, а потом поднял выше руку, в которой была вазочка. Хотел показать ему. — Папа, подожди пожалуйста! Видишь, мороженое? Мне нужно быстрее его съесть. Иначе придут старшие и я буду вынужден драться. Понимаешь? Не хочу драться. Просто хочу съесть это мороженое. Оно такое же вкусное, как в Берлине. Ты покупал его мне…Вот там…
Я развернулся и ткнул ложечкой в стену. Упс…не в стену. Стены больше не было. Она исчезла, растворилась в воздухе. Часть комнаты пропала. Вместо нее появилась площадь. Та самая. Я уже видел ее во сне, когда мы с отцом сидели за столиком и к нам подходил Леонид. Это — Берлин.
Чертовски странный сон…
Кафешка по-прежнему находилась на положенном ей месте, только мы будто рассматривали ее с улицы. А точнее из комнаты…Черт…В общем просто со стороны.
— Да, Алеша. Помню…– Отец, как и я, пялился на заведение.
Единственное…там должна быть вывеска. Точно должна быть. А ее нет… Как же всё-таки называлось это кафе… Мы же так часто туда ходили. Я ведь не мог просто взять и забыть. Вернее, не я, а дед, конечно. Мне оно вообще незнакомо.
— Главное, чтоб и ты помнил. Это очень важно. — Отец оторвался от созерцания заведения и перевел взгляд на меня. — Алеша… Крыса нестрашна, когда ей есть, куда бежать. Но когда ее загоняют в угол, она становится смертельно опасной. Всегда оставляй крысе месте для побега…
Я хотел было поинтересоваться, при чем тут крыса, однако мое внимание привлекло какое-то постороннее движение. Я поймал его краем глаза.
Развернулся, посмотрел и…
— Вы издеваетесь? — Спросил вслух. Сам не знаю, у кого. Сон же. И спросил именно я.
Просто… там была стена с окном, а возле окна стоял Цыганков. Реально Цыганков. Он положил обе ладони на раму, а потом вообще высунул язык и провел им по стеклу. Оглянулся на меня через плечо. Усмехнулся. Мерзко так. Пакостно. Его лицо почему-то удивительно напоминало сейчас звериную мордочку. Вот только волосяного покрова и усов не хватало. А так — вылитая крыса.
— Удивительно вкусная шкура… С виду и не скажешь. С виду — контра контрой. — Сообщил мне Витюша и снова принялся облизывать окно.
Его язык выглядел подозрительно длинным и двигался с какой-то нечеловеческой скоростью. Полный треш, в общем.
