Тогда же с тяжелобольными запретили прямые контакты. Лекарства, вода, пища подавались на фанерной лопате с длинной ручкой. Некоторых было уже не спасти. Они нуждались в еде и лекарствах, но отторгали даже воду. Медики при помощи этой лопаты-подноса всё равно осторожно опускали на прикроватную тумбочку тарелки с пищей, стакан с компотом, мисочку с таблетками, чтоб не лишать умирающих последней надежды.
Оказавшихся в эпицентре заражения к лечению холеры не готовили, для этого существовал госпиталь для особо опасных инфекций. А их, этих самых опасных инфекций, не предвидели даже высокие медицинские чины, сидящие в Москве. И то, что врачи и санитары почти голыми руками самоотверженно бросились на преодоление смертельной напасти, спасая остальных, ещё не заразившихся, было достойно восхищения.
Почему-то в ситуации, когда не требуется одномоментный взрывной поступок, когда не надо идти в штыковую атаку или бросаться с гранатной связкой под танк, а необходима монотонная, ежедневная работа на грани физических и психических возможностей, мужчины ломаются быстрее женщин. Нет, они не дезертируют и не закатывают истерики. Сгорают, как спички, “уходят” в инфаркты, в инсульты, подхватывают самые неожиданные инфекции. Вот и на этот раз из всего рядового медицинского состава на пятый день войны с холерой в строю остался только один санинструктор с медицинским образованием – Григорий Распутин. Остальные перешли в разряд лежачих больных, некоторые в состоянии полного психического истощения с синдромом хронической усталости. Вся тяжесть санитарных работ легла на хрупкие женские плечи.
Девoчки инфекционного отделения. Совсем недавно они болтали с “комендачами” о всякой чепухе, кокетничали с мотострелками, смеялись над незамысловатыми шутками, ничем особым не выделяясь среди других обитательниц девичьего модуля. А тут вдруг… Приняв ответственность за здоровье всего личного состава бригады, они из подружек вознеслись до уровня Ангелов-хранителей. Все были готовы на них молиться. Это сродни святости, смертельно рискуя своей жизнью, спасать чужие. И если это не Подвиг, то что тогда считать настоящим Подвигом?
Любая могла отказаться, сказаться больной, найти кучу причин, лишь бы избежать ежедневных встреч со смрадно-дышащей, пожирающей всех без разбора, холерной пастью. Или Cвятых никакие болезни не цепляют? Другого объяснения Григорий не находил, да и не искал. Эмоции отключились, наступило спасительное отупение. Тело механически выполняло заданный алгоритм движений, мыслей не было никаких. Непрерывная уборка, дезинфекция, обработка медицинских инструментов, разгрузка медикаментов, погрузка трупов, короткий сон, больше похожий на потерю сознания. И всё начиналось снова.
В Союзе в это время шло формирование 834-го военно-полевого госпиталя особо-опасных инфекционных заболеваний. Срочно собирали медиков по госпиталям Московского, Белорусского и Прикарпатского военных округов. Естественно, никто из них и не слышал о холере в каком-то Джелалабаде, и каждый жил собственным ритмом. Дежурившие несли смены, свободные от дежурств наслаждались летним отдыхом на охоте, на собственном огороде. Медиков стали выдёргивать кого с рыбалки, кого с пляжа, кого от тёщи или свекрови.
Приказы военными не обсуждаются. "Пункт командировки – южные широты, срок – две-три недели, причина – вспышка холеры. Вопросов нет? Разойдись!"
– Прилетели! Прилетели!! Госпиталь прилетел! Смена! – этот радостный крик застал Григория за утилизацией останков, работой, к которой женщин старались не привлекать. Где-то на задворках сознания блеснуло “Дождался! Дожил!”, и организм начал освобождаться от чудовищного напряжения последних дней. Григория ощутимо повело. Земля предательски закачалась, норовя с размаху врезаться в лицо. Пришлось присесть, опереться руками о твердь. “Только бы не свалиться прямо тут, среди трупов,” – молнией обожгло мозг. Превозмогая головокружение и не в силах подняться на ноги, санинструктор, прямо как был, на четвереньках отполз в тенек, под защиту горячей стенки модуля, оперся об её ребристую поверхность, откинул голову и с наслаждением рухнул в спасительное небытиё….
* * *
Сознание возвращалось медленно и неохотно. Вместе с ним просыпалось ощущение тревоги. “Чего это я тут разлёгся? Там же девчонки одни! Надо бежать!” – дернулся Григорий и почувствовал, что его руку кто-то крепко прижал к теплому металлу кровати, а на лоб легла горячая ладошка.
– Тихо-тихо, солдат, – раздался рядом с ухом чей-то испуганный шепот.
С трудом разлепив веки, Распутин увидел над собой огромные чёрные глазищи над белоснежной марлевой повязкой и угрожающе наклонившуюся колбу капельницы, зафиксированной на краю больничной койки и “подключенной” к его руке.
– Ты кто? – прошептал Григорий первое, что пришло в голову.
– С какой целью интересуетесь? – игриво усмехнулась незнакомка, терпеливо отцепляя пальцы Григория от железного края кровати и возвращая руку в первоначальное положение.
– И я тоже? – похолодел Григорий, осознав, что он находится в том же инфекционном модуле.
– Только обезвоживание организма на фоне переутомления, – успокаивающе проворковало глазастое чудо и неожиданно спросило, – а ты и есть тот самый Распутин, Великий Дамский Угодник?
– Нет, – буркнул в ответ Григорий, которому этот вопрос надоел хуже горькой редьки еще в училище, – тот погиб полвека назад смертью храбрых на боевом посту. Я – его вторая реинкарнация…
Незнакомка улыбнулась одними глазами, продолжая манипуляции с капельницей и, наконец, представилась:
– Просто Наташа. Реинкарнация номер один.
* * *
Позже Григорий узнал, что великим дамским угодником его за глаза прозвали сестрички медсанбата за постоянные попытки оградить их от переноски тяжестей и не пускать туда, где грязно и страшно. Сама же Наташа – доброволец, только что закончившая 4-й курс мединститута, прилетела вместе с госпиталем и случайно стала персональной сиделкой у Григория, наслушавшись рассказов про его героическое поведение.
– Тебе нужно обязательно поступать в медицинский! – убежденно говорила она Григорию, – нельзя закапывать такой талант и опыт! Возьмешь направление из армии и с твоим дипломом медучилища нужно будет сдать только химию!
– Опыт и талант рискуют закопать мои нынешние познания в химии, – отшучиваясь, вздыхал Григорий, польщенный, тем не менее, признанием его заслуг.
– Не закопают, – решительно возразила Наташа, – я беру над тобой шефство. У меня три золотые медали с олимпиад по химии и дедушка – академик. Я знаю его оригинальную методику преподавания и помогу тебе.
Наташа действительно оказалась хорошим репетитором. Её дедушка, академик Борис Николаевич Некрасов, приобщая внучку к своей профессии, подарил ей уникальный курс химии в стихах, анекдотах и историях, которые Наташа ненапряжно вливала в уши Распутину, не отрываясь от своих основных обязанностей…
– Запомнил, солдат? – и Наташа игриво заливалась смехом, от которого Григорий сходил с ума…
Химические задачки тоже решались шуточно.
– Какая доля сахара в сгущенном молоке, которое вылизал из банки пудель Тотоша, если ему показалось, что во всей 400-граммовой банке сахара было 180 граммов?
– Сколько граммов меда, в котором было 45 % глюкозы, съел медведь Топтыгин, если клетки его организма получили 200 г воды?
Одним словом, учиться у Наташи было интересно, легко и не только химии… Беспокойная, как ртуть, и порывистая, как сирокко, она заполнила жизнь Распутина, будто игристое вино пустой глиняный сосуд, празднично врываясь в размеренную армейскую жизнь фонтаном эмоций и напрочь срывая крышу. Поэтому решение Москвы оставить госпиталь в Афганистане после окончания эпидемии, абсолютно неожиданное для всех врачей, для Григория было весьма желанным подарком.
Восемь месяцев безмятежного счастья, придуманных командировок в медсанбат и всего остального, что удовлетворяет непритязательные потребности влюблённых, оборвалось, как это часто бывает на войне, на самой высокой ноте…
