Когда я паркуюсь возле подъезда, она становиться коленями на сиденье, поворачивается задом к лобовому стеклу и нагибается так, что я и бабки, ворчащие на лавке, видим её трусики, те самые, что были в объявлении. Её тело скользит вглубь салона, она что-то там ищет, водя руками по полу, и вдруг радостно восклицает: — Нашла!
В лифте мы уже сосёмся, в коридоре раздеваемся.
Никакой романтики.
Никакой химии.
Долбят и долбят. Долбят и долбят.
Закончив, я лечу в ванную смыть с себя её липкий пот, а когда выхожу в коридор — охуеваю от увиденного на кухне! И как это я сразу-то не догадался.
Это розовое желе дрыгается на моём стуле и курит тонкую сигарету! Фу! У меня во рту был её язык пропитанный никотином! А это значит, что её кариес теперь появится и на моих белых зубах! Она делает тягу, глядя на меня как ни в чём не бывало, и стряхивает пепел в пепельницу. В ту самую, что я купил!
КУПИЛ ДЛЯ СЕБЯ!
И тут она говорит:
— Пепельницу я тебе дарю, она треснула! А вот за своим бельём я еще вернусь, — и смотрит на меня, прикусив нижнюю губу.
Треснула? Когда это она, мать твою, треснула?
— А может ты и продавала её с трещиной? — кричу я на неё.
— Да нет же, — оправдывается она, — видимо в машине треснула, когда упала. Да что ты вообще несёшь? Тебе не похую на пепельницу?
— Пошла отсюда нахуй!
— Не ори на меня, мудень! — кричит она в ответ. Затем резко подрывается, выбегает из кухни, ныряет в комнату и начинает одеваться.
Трещина разрасталась от маленького скола, появившегося в центре пепельницы. Это точно не произошло в машине. Так и было, и она пыталась меня наебать! Нет уж, сучка, на пять звёзд не рассчитывай! Максимум на три, и то за тёплые сиськи. Так и напишу на сайте. Пока она одевается, я захожу на сайт и оставляю комментарий.
С покрасневшим лицом, она вылетает из комнаты в коридор, натягивает туфли и кричит мне:
— Засунь себе эту пепельницу в сраку, долбаёб! — и дергает ручку входной двери, но та не поддаётся. Нужно повернуть замок, но на это у неё не хватает мозгов.
— Не ломай дверь! — кричу я ей. — И пепельница твоя мне нахуй не нужна!
— Выпусти меня, ублюдок! Иначе я вызову полицию!
Я беру со стола пепельницу, чтобы вернуть хозяйке её мусор. Голышом топаю по коридору. Хочу открыть замок, как друг, она меня обрывает.
Её искусственный ноготь больно врезается мне в кожу. Она тычет пальцем мне в грудь и говорит с презреньем:
— Я подумала, что ты нормальный парень, а ты оказался последним мудаком! Я даже денег у тебя не просила!
Мой внутренний вулкан терпения начинает извержение. От мозга злость бежит по моей руке, вскидывает в воздух ладонь, в которой я держу пепельницу, и со всего маху обрушивает кусок толстого стекла на голову этой истерички.
С конца капает на пол.
Долбит и долбит. Долбит и долбит.
Хрустнув костями своих пальцев, я встаю над телом. Смотрю на его криво выбритый подзатылок, на худую спину, и на оставшуюся руку без указательного пальца. Один его глаз неподвижно уставился на ножку стола, а другой — погрузился в лужу густой крови, залившей весь пол.
Мне нужно продолжать пилить, так как нормальные пацаны всегда кончают начатое дело! Я беру пару пропитанных кровью книг и подкладываю их под его плечо. Левым коленом становлюсь ему на спину, а правой ступнёй прижимаю руку, чуть ниже плеча, чтобы не дергалась. Из-под холодильника выбегает таракан с длиннущими усищами и с большим белым яйцом, которое вот-вот лопнет, породив на свет еще тысячу таких же рыжих созданий. Таракан замирает, наблюдая, как я беру пилу и начинаю отпиливать руку. Вырывать из сустава я не хочу, ну, уже говорил почему…
Пилю и слышу сквозь дверь, как он снова надрывает свою глотку, крича мне, что в течение получаса вломится в мою квартиру и либо захлопнет наручники на моих руках, либо упакует в чёрный мешок для мусора.
Ну уж нет! Меня вы хрен возьмёте! Знаю я, какая участь уготована моему прекрасному молоденькому телу. После окончания допросов, меня, еще тёпленьким, отправят прямиком в неумелые руки студентов медицинского университета. Вначале они меня заморозят в жидком азоте, а затем, в вертикальном положении, установят под шлифовальный станок и превратят в кучу пыли. Начнут с головы, закончат пятками. Каждый миллиметр моего стирания будет сопровождаться высококачественной цветной фотографией моего внутреннего устройства: органы, сосуды, кости. Я умру, но обрету вечность в виде сотни гигабайт на жестком диске какого-нибудь древнего компа. Повезёт еще, если меня солью в сеть! Миллиметр за миллиметром вы сможете изучать мой внутренний мир, всего лишь включив опцию — “слайд”. Моё цифровое бессмертие поможет будущим врачам набраться опыта, и не обосраться, когда дело дойдёт до первой операции.
Я сам таким был — студентом. Стирали мы тут одного насильника — любителя подкрасться со спины и врезать камнем по макушке. Он оставлял записки в карманах жертв, и мне как-то довелось одну прочесть. С его телом нам привезли официальный документ, в котором он лично разрешил отдать себя науке. Конечно же, после смерти. Заявление было написано от руки, и почерк заметно отличался от того, что я видел в записке. Тогда мне было похуй; вина его была доказана.
При помощи супер клея, которым мы в детстве унюхивались до прихода розового слоника, студенты приклеивают подбородок насильника к его шее, посиневшей от множества удушений. Зачем? Чтобы челюсть не отвалилась, когда сотрут пол головы. Затем приклеивают руки вдоль тела. Зачем? Чтобы не отвалились, когда сотрут плечи. А под конец — приклеивают накаченный силиконом хер к бритой мошонке. Зачем? Чтобы на фотографиях были видны пещеристые тела (Учебник анатомии — раздел: половой член). Миллиметр за миллиметром мы превращаем его тело в пыль. Когда шлифовочная лента доходит до его шишки — все студенты смеются. Стоящая рядом со мной сокурсница облизывает губы, с пристрастием наблюдая за тем, как дрыгается огромный член в момент истирания. Даже представлять боюсь, что она себе там нафантазировала…
Пилить.
Нужно продолжить пилить. Осталась голова. Лысая башка с крохотной дырочкой у виска. Я наклоняюсь и заглядываю в эту дырень как в замочную скважину, и вижу фиолетовый мозг усыпанный осколками черепа и крупинками гречки. Возможно, я переборщил, но он сам виноват! Нехуй было вызывать меня к себе в кабинет, и, на глазах своей секретутки, громко отчитывать, да еще открыто намекать на то, что я, типа, умалишённый! И этой кудрявой кобыле в полупрозрачной рубашке, тоже не стоило шлёпать своими ботоксными губами, посмеиваясь над каждым его словом. Если тебя держат только ради того, чтобы скрыть свои педерастические наклонности — сиди, блядь, и молчи! Но мы-то всё знаем!
Вот вам информация для размышлений. Если у вас проблемы с вашим боссом, он постоянно вами не доволен, и даже хочет уволить — не парьтесь! Проблема не в вас, а в нём. И проблема его в том, что он хочет вас поиметь. Да-да, в буквальном смысле! Прям в прямом! Прям взять, и посадить на прямой! Каждый раз, при виде вашей физиономии, он начинает злиться по причине того, что на вас у него стоит покрепче, чем когда он видит свою голую жену привязанную ремнями к постели. Любой бы разозлился! Назло ему отработайте две неделе, не торопитесь уходить. Продолжайте маячить возле его носа, и тогда, в порыве умопомрачительной фантазии, дрыгаясь на жене, как собака во сне, из его уст прямиком в женское ухо нежно влетит: — Сашенька!
Или: — Олеженька!
А может даже: — Мишенька!
В подробностях расписать не могу, свечку не держал, но в чём я точно уверен — ему будет полный пиздец! Ага. И его карьере, наверно. Отмазаться от такого будет проблематично. И ладно если он проорёт ей на ухо универсальное имя (как женское, так и мужское). А если нет? То и тебе пиздец! И тогда, только одно — лучшая защита — это нападение! Но не переборщи: на слово отвечай словом, на грязь — ответь какашкой, а на рукоприкладство — пиши заявление в ближайшем отделении, и кури бамбук. Но ты — это ты. А я — это Я!
