Пристав от удивления аж закашлялся. Согнулся пополам. И только сильный хлопок Глаши по широкой спине, помог ему не задохнуться.
— Клавдия Никаноровна, говоришь? — нахмурилась Инесса Ивановна. — Давненько я не слышала этого имени. Но да ладно, пойду к себе. Что-то голова разболелась. Тишка, подняться помоги.
Глаша тоже куда-то запропастилась. Вскоре в коридоре остались двое — Ермаков и я. Пристав уходить не спешил. Топтался на месте, сверля меня строгим взглядом.
— Каюсь, грешен сам. Мог бы уже понять вашу неуемную натуру.
Недоволен. Сердиться. Пришлось выдавить максимально заискивающую улыбку.
— Гордей Назарович, а не желаете отужинать? — и повысила голос. — Глаша, что у нас к столу?
Из кухни пришел ответ:
— Дык, ушица с осетром осталась. Мигом разогрею.
— Ну вот видите? Господин пристав, прекращайте дуться, соглашайтесь. А я клянусь, все-все вам расскажу.
— Благодарю покорно, я сыт. Да и час поздний, — все не желал уступать ни пяди своей гордости упрямый солдафон.
Но ничего. И не таких принципиальных убеждать приходилось.
— Это чем же? В обед щи трактирные по тарелке гоняли? Их же не пойми из чего готовят, а у нас все свежее, домашнее. Пальчики оближите. Чего еще желать? Да и не утерплю я до завтра, мне сегодня нужно с вами поговорить.
— Без ножа режете, Софья Алексеевна.
Гордей покачал головой, но уголок его губ дрогнул. Едва-едва. Не смотри я так пристально, не заметила бы. Но я смотрела. И заметив, почувствовала, как с души свалился невидимый груз.
Анализировать, почему для меня так важно одобрение или порицание моих действий приставом, я не стала, оставив это занятие на потом. Оправила юбку и повела блюстителя порядка в гостиную, где Глаша — благослови господь ее доброе сердце — уже успела накрыть на стол.
Рядом с озвученной ухой, запах которой, коснувшись моих ноздрей, вызвал бурление в голодном желудке, дымились лишь недавно покинувшие печь пирожки с капустой и яйцом. В центре стоял запотевший графин с квасом и два граненых стакана.
Тут бы и святой не устоял, что уж говорить о крепком мужчине, живущем бобылем и не привыкшем к подобным пиршествам?
Дождавшись, когда он утолит первый голод, я сложила ладони домиком и подалась вперед.
— Гордей Назарович, а что там насчет кольца Тичикова? Нашли?
— Да ежели бы, — махнул он рукой. — Иль брешет наш купец, иль не для продажи колечко прихвачено. К завтрему на Соломную скатаюсь, порыщу промеж лютейших в Китеже преступных элементов.
— Звучит занимательно.
Видимо что-то эдакое проскочило в моем взгляде или голосе, заставившее Гордея насторожиться. Сглотнуть.
— Место это гнилое, Софья Алексеевна. Не для юных барышень. Хоть режьте, с собой не возьму.
— Не больно и хотелось, — хмыкнула я, проглотив рвавшийся с губ смешок, вызванный тревожным взглядом Ермакова. Неужто боится, что настаивать начну? — А вот у меня есть, что вам рассказать.
Отложив в сторону пустую тарелку, Гордей вытер рот и откинулся на спинку стула.
— Весь в нетерпении.
Речь моя вышла сбивчивой. С перескоками от голого изложения нашего с Клавдией Никаноровной общения, на мои собственные мысли и ощущения от ее неоднозначной персоны. Благо пристав оказался слушателем терпеливым и ни разу не перебил.
— Чувствую, не ладно что-то с этой женщиной. Может за ней… присмотреть?
— Софья Алексеевна, пустое это. Вас чаем угостили, все честь по чести рассказали. А что не слишком любезна была с вами госпожа Тичикова, ну так понять ее можно. Судите сами — пришли к вам в дом две незнакомые барышни и с пустого места требуют душу им излить. А ежели их супруг ненавистный подослал? Другая на ее месте в шею бы гнала, а то и городового кликнула. Жизнь тяжела… Так у кого она легкая? Купец один в поле воин, а у нее за спиной родня.
— Родня, — задумчиво протянула я и внезапно осознала, что пазл сложился. Подскочила с места, заставив напрячься смаковавшего теплый пирожок Ермакова. Заметалась взглядом по сторонам. Но, быстро осознав, который сейчас час, вздохнула и вернулась на место. — Гордей… кхм… Назарович, я, кажется, все поняла.
— И что же вы поняли? — настороженно уточнил он.
— Вы только не ругайтесь. Пока ничего сказать не могу. Вдруг я ошибаюсь. Но одно несомненно — нам завтра кровь из носу нужно наведаться к мадам Жужу.
Глава 12
Где ночь полна сюрпризов
Гордей заметно нервничал.
Был напряжен. Поджимал губы. Хмурился. Даже на хрупкую девицу — от силы лет пятнадцати — которая трясущимися руками наливала нам чай, смотрел с подозрением.
Винить его было не за что. И так максимально пошел у меня на поводу.
Да, пытался отговорить. Очень настойчиво. Но, в конце концов, согласился сопровождать меня в «вертеп разврата» мадам Жужу.
О цели визита не допытывался, довольствуясь размытым «там поглядим». Сидел молча, дожидаясь появления хозяйки. А если и кипел от негодования где-то там внутри, внешне никак это не проявлял, позволяя мне собраться с мыслями.
Не то, чтобы я не потратила на это всю прошлую ночь и большую половину сегодняшнего дня, ожидая открытия салона. Мысленно взвешивала каждое сказанное слово. Задача стояла не из легких — поймать затаившегося Князя Тьмы. И словно чувствуя это, призрачная, словно туман, Алевтина, не отлипала от меня ни на мгновение.
Кружила над головой, пока я ехала в участок. Парила над полицейским извозчиком, который вез нас с приставом на Поткинскую. Вертелась у лица охранника, что вел нас через черный ход. И сейчас делала вид, будто изучает женский портрет, висевший на самом видном месте, в кабинете мадам Жужу.
Или — как по батюшке — Юлии Павловны Тюлькиной.
— Гордей Назарович, — прочистив горло, обратилась я к приставу. — Как думаете, какова вероятность, что жертв у нашего душегуба не четыре, как все считают, а намного… намного больше? Все же три года — немалый срок.
Серебряная ложечка выпала из рук девицы и, с пронзительным звоном, ударилась сначала о блюдце, а затем об пол. Взмолившись о прощении, она быстро подняла прибор и, позабыв поднос с чайником, помчалась к выходу. Пристав проводил ее удивленным взглядом.
— Отрицать не буду, Софья Алексеевна, сам о том полагал. Любля-то речка не глубокая, да течение у ней сильное. Много люда беззаботного, сказывают, за года унесло. Топи гиблые, опять же, чуть от Китежа отъедешь. И барышень одиноких, вольных взглядов, у нас полно. Учет им никто не ведет. Пропадет одна-другая. Кто ж их знает, авось в столицу укатили? То ли еще куда…
Не успел Ермаков закончить мысль, как с грохотом отворилась дверь. В кабинет, жестко вдавливая каблуки в потертый паркет, влетела его хозяйка.
Если в прошлую нашу встречу она предпочла образ скромной, жеманной барышни, готовой расстараться перед законом и поведать о своей почившей работнице все, что ей известно — и даже немножечко больше — сейчас перед нами был совершенно другой человек.
Распущенные волосы. Яркий макияж. Вульгарное красное платье, скинуть которое — дело пары секунд. Губы кривятся, подрагивают. В карих глазах плескалась откровенная злость. Прибавляющая и без того не сильно молодой — но сильно молодящейся — женщине лет эдак десять.
— Госпожа Тюлькина, — резко поднялся Гордей и вытянулся в струну. — Мое почтение.
— Ах, это снова вы? — процедила мадам Жужу, смерив сначала пристава, затем меня немигающим взглядом. Если и удивилась моему преображению и сменившим брюки юбкам, даже глазом не повела. — Я все рассказала в прошлую нашу встречу. Больше ничем помочь не могу. Ходите тут, рыскаете. А у меня порядочное заведение. Девочек всех распугали. Гости из-за вас уж больно взволнованы. Желаете меня в чем-то изобличить — пожалуйста, готова выслушать. А нет — извольте немедленно удалиться.
Воздух в кабинете так накалился, что его в пору было резать ножом. Глаза хозяйки метали молнии. Догадывается по чью душу? А может, дело в том, что кто-то слишком глубоко увяз?
