Чужакам, вроде меня, приходилось идти через пойму, запущенный сад, затем по узким переулкам, где его могли запросто ограбить, а то и прирезать. Поэтому пара дюжих парней, вооруженных дубинками приходилась кстати.
Парни (отец звал их Пег и Ног — то ли прозвища, то ли сокращения от имён) подхватили мои сундучки и узлы, точно те были наполнены пухом, и мы двинулись к городу. Топкая земля поначалу чавкала под ногами, норовя стянуть сапоги, затем грунт стал тверже, а корни растущих деревьев превратили тропинку в стиральную доску. Вскоре дикая аллея превратилась в проулок с чёрными кирпичными стенами по бокам. Стены постепенно приобретали более приятный вид, в них появлялись закрытые ставнями окна и двери. Наконец, переулок заканчивался и выплёвывал прохожих на оживленную Флит-стрит.
Для восемнадцатого века это была современная улица. Со множеством баров, кафешек, таверн, полными тусовок и сплетнями. Здесь я чувствовал себя почти как дома. Цивилизация с каждым годом отвоевывала у остатков средневековья позицию за позицией. Реку, давшую имя улице, убрали в канал, проезжую часть замостили, зловонные кожевенные промыслы куда-то перенесли, а банду, держащую район в страхе целыми десятилетиями, успешно ликвидировали.
На моих глазах улица понемногу освобождалась от грязи трущоб и приобретала респектабельный вид. Ничего общего с опасными для путешественника окраинами Сити. Но в то же время не ощущалось мрачного аристократизма и пустоты районов с большими особняками, где я выглядел бы белой вороной.
Здесь можно было запросто пообедать в стейкхаусе, выпить пива в пабе, снять комнату или даже целый этаж, приобрести в лавках навигационные или медицинские приборы, химикаты и препараты, карты и книги. Оптом и в розницу. Всё что пожелает душа. Но главное — во множестве заведений можно было найти контрагента для решения любого вопроса.
За пару шиллингов в неделю (и приплату за бронь) я снимал комнату у Марты Джеррард — вдовы рано умершего торговца. Дом — единственное что он оставил ей, но хотя бы не отяготил долгами.
Я постучал бронзовым кольцом в жёлтую дверь и вскоре на пороге появилась хозяйка.
— Рад видеть вас в добром здравии, миссис Джеррард, — поприветствовал я её. — Надеюсь, моя комната свободна?
— Да, мистер Эмонтай, — проскрипела женщина не особенно приветливо, но посторонилась. — Но мне пришлось отказать одному доброму человеку.
— Я компенсирую убыток.
Пег и Ног занесли вещи на второй этаж (его здесь называли первым) и, получив шиллинг на двоих, счастливые отправились в обратный путь.
Марта Джеррард была тёткой прижимистой — одно из окон моей комнаты было заложено кирпичом, а температура в холодное время мало чем отличалась от уличной. Зачастую на улице было даже теплее.
Тем не менее, здесь я чувствовал себя как дома. Наслаждался покоем и размышлял о судьбах своих начинаний. Благо времени на то и другое хватало с излишком. Я бы с удовольствием сократил визиты, но, во-первых, это была какая-никакая цивилизация, а мне иной раз хотелось отдохнуть от примитивной жизни фронтира. А, во вторых, даже здесь, в сосредоточии мирового капитализма, дела быстро не делались. Что ещё хуже, нельзя было определить точный срок, когда они двинутся с места. Нужный мне товар или человек могли появиться в любой момент, а на следующий день вновь надолго исчезнуть. Поэтому иногда приходилось зависать на неделю, иногда прыгать на лодке на две-три недели вперед и опять ждать.
* * *
Я бы многое мог покупать и в Нидерландах, но дела в республике шли всё хуже и хуже. Финансовый кризис, вызванный окончанием Семилетней войны, правители вроде бы ликвидировали, но торговля неудержимо сокращалась, вместе с ней сокращалось и мореплавание, а деньги утекали в другие страны. Так что я отправился вслед за деньгами.
Дорогу в Лондон мне пришлось торить изФлиссингена. Знакомые контрабандисты согласились подкинуть меня до места, не взяв даже плату. Я пару раз оказывал им услугу с поставками чая, так что парни просто вернули долг. На быстроходном тендере мы за сутки пересекли Северное море и посреди ночи высадились где-то в Саффолке. Пока друзья переправляли на берег груз, а местные крестьяне распихивали его по схронам и тайникам, я быстрым шагом отправился к ближайшему постоялому двору рядом с Ипсвичем, откуда уже утром отправился в Лондон.
Риск был велик. Мне некуда было бежать, случись облава или нападение разбойников. У меня не было пока даже лодки, на которой я мог бы уйти. С собой я нес лишь небольшой запас серебра и мехов, спрятанных под сюртуком. И от тяжести товара чувствовал себя Остапом Бендером, переходящим через Румынскую границу.
Всё обошлось. Документы мало значили в городах вроде Лондона. Если у тебя есть деньги, если ты выглядишь джентльменом (сюртук с шейным платком, бриджи, шелковые чулки, парик аллонж, треуголка), то ты и есть джентльмен, а если нет, то нет. Контрразведка, если таковая и существовала, мелкими типами, вроде меня, не интересовалась.
Правда выглядеть настоящим лондонцем мешала борода. Отказаться от неё на фронтире было практически невозможно, а сбривать всякий раз уже здесь означало бы привлекать внимание прохожих светлой полосой на щеках. По приезду я лишь подравнивал бороду и убирал опасной бритвой заросли с горла и скул. Так что скорее походил на шкипера или штурмана купеческого корабля, возможно, мелкого торговца, только что вернувшегося из дальнего путешествия. Этот имидж меня устраивал вполне.
Мой английский и в прежние (будущие) времена был далек от совершенства, в Лондоне же восемнадцатого века его вообще было трудно использовать. Однако акцентом здесь никого не удивишь. И улицы не зря назывались Польской, Ломбардской и прочими, указывающими на выходцев с континента. А если у вас были деньги, то у собеседника находилось терпение, чтобы выслушать вас столько раз, сколько нужно для понимания.
* * *
В моей комнате имелся небольшой камин. Топили его обычно углём (причём дешевым сортом и микроскопическими порциями, свойственными Марте Джеррард), что меня здорово раздражало. Но по крайней мере не торфом, как в Амстердаме. Не желая возиться с растопкой и вдыхать дым, напоминающий выбросы коксохимического завода, я всякий раз привозил с собой небольшую вязанку отличных березовых дров. Словно буржуй я растапливал ими камин, независимо от того, какая погода установилась в городе. Дрова разгорались быстро, давали отличный жар и тягу, которая быстро убирала из комнаты затхлый воздух и сырость. Кроме того, мне просто нравилось смотреть на горящее дерево.
Хозяйка вошла в комнату как раз в момент наибольшего разгула пламени, когда даже такая широкая труба начинала гудеть. Завидев огонь, она неодобрительно покачала головой.
— Может мне торговать дровами, а, миссис Джеррард? — спросил я её.
Но чувство юмора вдовы имело иное измерение.
— Ваши письма, мистер Эмонтай. — сказал она и положила на стол лакированный поднос с единственной запиской.
Миссис Джеррард предпочитала не лезть в дела постояльцев. Даже простая передача писем казалась ей обременительной работой. За утренний кофе с коричневым сахаром, поджаренный бекон с яйцом и бутерброды с сыром я доплачивал вдове ещё несколько шиллингов в неделю. Но обедать и ужинать предпочитал в таверне.
— Спасибо, миссис Джеррард.
Хозяйка развернулась и ушла.
Записка оказалась от знакомого шляпника. Прочесть написанное от руки письмо оказалось не просто. Вообще-то большинство лондонцев писали достаточно красивым каллиграфическим почерком. Но только не шляпник.
«Уехал в Бат», — разобрал я, наконец, главное.
Бат был курортом, само название которого означало купальню. А мистер Уильямс страдал частыми припадками. Не хотелось бы потерять такого ценного кадра. Так что пусть себе плещется в минеральных водах, хуже не будет.
