— На склад, — ответил я, расстроив парня.
Похоже, он все-таки к мышке-норушке неровно дышит. У меня даже легкое чувство вины перед бывшим военнопленным появилось. Ну, что уж теперь поделать…
Мы выехали, в молчании проехали несколько минут, потом водитель сказал:
— Олег Васильевич, мне та машина не нравится…
— Которая следом за нами увязалась? — хмыкнул я.
Я тоже обратил внимание на уже не очень новый автомобиль, сразу же тронувшийся с места и пристроившийся за нами.
— Это браунинг, он уже старенький, — сообщил Лоботрясов. — Я сейчас газа прибавлю, в два счета уйдем.
Что за браунинг такой? Вроде, за нами Рено? Или это обиходное название авто? Знаю, что эти машины использовались как такси, но после войны их уже немного осталось.
— Уходить пока не нужно, наоборот, сбрось скорость немножко, подумаю, — приказал я, лихорадочно размышляя — что это за хрень? Если за нами слежка, то зачем пускать машину, которой уже лет десять? У нас-то «Форд», не слишком новый, но по сравнению со старым таксо — ласточка. Если мы рванем — то и на самом деле уйдем. Но не этого ли от нас и ждут? И это точно не полиция, и не иные госслужбы.
С моей стороны зеркальца нет, поэтому спросил у водителя:
— Поручик, вам не видно — народа в машине много?
— Трое.
— Трое…— хмыкнул я. В голове начало что-то складываться. Итак, за нами хвост. А меня вызвали на склад. А кто вызвал-то? Хм…
— Поручик, у вас оружие есть?
— Так точно, — доложил Лоботрясов, вытаскивая из-под сиденья наган. — Товарищ Исаков на днях вручил. Сказал — если с начальником ездишь, держи поближе.
Молодец Александр Петрович! И я, как чувствовал, что что-то не так, раз хватило ума вернуться к столу и вытащить из него браунинг.
— Значит, поручик, сейчас нас станут валить…
— Что станут делать?
— Мочить нас будут, — пояснил я. — Скоро переулок, а там, скорее всего, засада. Либо авто, а в нем люди с оружием, либо просто люди. Могут нас элементарно «запереть», а потом расстрелять с двух сторон.
— Уходим? — деловито поинтересовался экс-поручик.
Итак, что делать? Можно прибавить скорости, рвануть, попытаться миновать переулок. Но, скорее всего, не уйдем. Скорости в двадцатые годы еще не те, пуля догонит.
— Лучше сделаем так…
Наш «фордик» выжал все свои тридцать миль в час (был бы поновее, выжал бы и все сорок!), а потом, при подъезде к переулку, Лоботрясов резко нажал на тормоз. Машина по инерции проехала еще несколько метров, но мы, в это время, успели выскочить.
Выскакивая из авто, как и положено, вперед, успел подумать, что поручика-то не успел проинструктировать, как правильно падать, зато успел приземлиться на кусок средневековой мостовой, отчего-то оказавшейся жесткой. Асфальт, наверное, был бы помягче, но все равно — падать и переворачиваться пришлось, а потом, не успев даже отряхнуть костюм, принялся сразу же палить в тех людей, что стояли в переулке, справа.
Кажется, народ, сидевший (если кому-то принципиально важно — стоявший) в засаде, такой пакости от потенциальной жертвы не ожидал, потому что они, хотя и держали в руках оружие, но рассчитывали, что придется стрелять в уходящую машину и, поэтому, им пришлось потратить секунды, чтобы повернуться в мою сторону и ответить. Но за это время я успел подстрелить двоих.
Нет, вру. Только одного, потому что второй, хотя и был зацеплен моей пулей, остался на ногах. Упав на бок, я перекатился на другое место, а в то, где я только что был, впилось сразу две пули.
Бух!
В наш «фордик», взятый в рассрочку, ударилась машина преследования. Ага, там водила убит. А мой поручик, стоя во весь рост, палил из нагана, словно в тире.
— Поручик, мать твою! Пригнись! — крикнул я.
Хорошо садят! Но и мой браунинг работал вовсю. Вон, еще один согнулся пополам и упал, а я опять сменил диспозицию — откатился обратно и снова выстрелил.
Щёлк… А обойма-то кончилась…
Не жалея парадно-выходного костюма, откатился в другую сторону — под наше авто, выщелкнул старый магазин, вставил новый. Выстрелив из-под машины, попал в чью-то неосторожно выставленную ногу и выкатился на открытое пространство.
Кажись, все… Ан, нет. С левой стороны еще один.
— Поручик, да пригнись же ты!
Я этого Лоботрясова сам убью.
— Поручик, мать твою, в душу колом и в святого Станислава с просвистом.
Подскочив, словно шарик, я выстрелил в последнего, оставшегося на ногах. А ведь попал. Правильно меня учили умные люди — стреляй в живот, точно куда-нибудь попадешь.
А ведь теперь точно, все. Уличный бой, он как драка — длится недолго. Если дольше — так или патроны кончатся, или полиция подъедет.
Так, в авто признаков жизни никто не подает. Не то все убиты, не то ранены. А что здесь, у меня? Двое убитых, а еще двое раненых.
Отшвырнув в сторону валявшиеся на земле пистолеты, осмотрелся — а где мой поручик?
А поручик и кавалер Лоботрясов сидел на земле с перекошенным лицом. Так, куда его?
— А здорово вы, товарищ начальник, материться умеете, — с уважением сказал Лоботрясов, стараясь зажать рану на груди.
Как это так? Мне показалось, что ему сейчас выстрелят в спину, а он поймал в грудь?
— Ты бы молчал, кавалер святого Станислава и святой Анны, — буркнул я, пытаясь сообразить, из чего бы соорудить повязку? Не придумав ничего лучшего, скинул с себя пиджак, потом рубашку и принялся рвать ее на полосы.
Перевязывая — вернее, наматывая полосы прямо на одежду, пробурчал:
— Какого… хрена стоял, словно на расстреле? Присесть не мог? Мишень хренова.
— А я стрелять не умею, — признался Лоботрясов. — Как наган взводить знаю, крючок выжму, а когда целиться приходится, я глаза закрываю. Чуть было из училища не выгнали, но пожалели из-за таланта к технике. А тут я ствол навел, да и стал палить.
И правильно говорят, что везет… некоторым. И странно, что из училища не выгнали. И где-то я читал, что Мартынов, который Лермонтова на дуэли убил, тоже стрелять не умел. Вот в это я абсолютно не верю. Не дослужился бы Мартынов до майора, убили бы его на Кавказе в чине прапорщика, если бы стрелять не умел.
Вроде забинтовал. Хотя повязка и набухает кровью, но не чрезмерно. Сейчас должна полиция приехать, «скорую» вызовут. Рана, вроде и ничего. Сразу не умер, надежда есть. Главное, чтобы кровью не истек.
— За что же тебе «клюкву» со «стасиком» дали?
— Так я же ни в кого не стрелял, я командовал, — пояснил офицер бронероты.
Лоботрясов пытался еще что-то сказать, но я пресек его попытки на корню. Не знаю, что там у него задето, целы ли ребра, насколько серьезно кровотечение, но лучше поберечь силы. И я дурак, что задаю парню вопросы…
Я чуть-чуть приподнял поручика, придав тому полусидячее положение, чтобы ему было легче дышать, а потом закрыл ладонью рану поверх бинтов.
Фух, вроде бы шум моторов, крики ажанов, а меня уже подхватывают под белы руки, чтобы подпустить к раненому врача.
— Позвольте, — потянулся я за пиджаком, потому что один из полицейских уже приготовил «браслеты», чтобы сковать подозреваемого.
Ага, как же. Наручники сомкнулись, а потом на меня все-таки накинули пиджак. Но так уже лучше. Сентябрь, хотя и теплый месяц, но в одной лишь нательной рубахе прохладно.
Глава 20
Гражданство для мышки-норушки
— А вы уверены, мсье Марро, что эта картина художников Барбизонской школы? — неуверенно поинтересовался я. Про эту школу я знал только, что она была, и что ее представители писали пейзажи.
На самом-то деле, картина представляла собой жалкое зрелище — натянутый на новый подрамник холст, почерневший от времени, со сгибами, с облупившейся краской и пятнами, из-за чего вообще было сложно понять — пейзаж это, натюрморт или вообще портрет Наполеона. Как мне сказала мышка-норушка, коллекционная ценность такого полотна ноль. А уж в Лувре такая «картина» не нужна и с доплатой.
