Вошёл в сарай, услышал за спиной звон цепи — то выбрался из будки пёс, озадаченный моей наглостью и самоуправством. Должно быть, нечасто по его двору свободно расхаживали посторонние, да ещё и в одиночку. Меня удивление четвероногого стража сейчас не волновало. Мой виртуальный таймер, запущенный ударом кастета по затылку хозяина дома, отсчитывал отведённые на поиски минуты. Я не случайно явился к Жидкову так рано. Надеялся, что в ближайшие часы к нему никто не нагрянет с визитом (утро, воскресенье).
Щёлкнул выключателем и сразу же заметил в сарае давнего знакомца — велосипед «Урал». Тот стоял у стены, чуть склонившись набок, будто отдыхал. Вымытая рама, смазанная маслом цепь — велосипед выглядел ухоженным, почти новым. Хотя потёртости на шинах говорили, что пользовались им нередко. Я не удержался, подошёл к железному коню — осмотрел его вблизи. Покачал головой (у деда был ну точно такой же!). Однако не прикоснулся к нему: опасался оставить свои отпечатки пальцев (даже если их и не станут тут искать).
Нашёл я в сарае и инструменты. Причем, не только садовые. На хитроумных креплениях на стене висели две лопаты, грабли, вилы, мотыга… Мой взгляд приковала к себе большая колода — вполне пригодная для колки дров. Рядом с ней, на стене, я обнаружил топор, больше похожий на мясницкий — не на колун. Сразу же закралась мысль о том, что на колоде рубили вовсе не дрова (зачем дрова, если печь топили углём?); что использовали её для разделки мясных туш (человеческих?) — тем более: её цвет намекал именно на это обстоятельство.
Я подошёл к колоде. Пригляделся. «Кровь?» Если и так, то кровь пролилась на деревяшку точно не сегодня и не вчера. Я не почувствовал запаха. Не факт, что она была человеческой. А может, и вовсе не являлась кровью — краской или какой-нибудь ржавчиной. «Сомневаюсь, что эта находка заставит доблестную советскую милицию уверовать в виновность Жидкова, — подумал я. — Даже в том случае, если они соизволят отнести кровь с этой деревяшки на экспертизу. Время тестов ДНК придёт не скоро. А так… ну кровь…»
Колода могла бы стать уликой, решил я, но только при наличии более конкретных доказательств совершения хозяином дома преступлений (да и что мешало тому заявить: нашёл её?). А так на неё и не взглянут: во времена войны в Зареченске пролилось много человеческой крови. А эти следы на деревяшке далеко не свежие… Я заставил себя отвести взгляд от колоды — продолжил поиски. Для моих нынешних целей годились только те улики, что могли обличить преступления Каннибала прямо здесь и сейчас, а не материал для экспертиз.
Лопату я прихватил с собой. Но отправляться на раскопки пока не спешил. Прошёлся по двору, заглянул в хозяйственные постройки. Нашёл солидные запасы древесного угля (в них не рылся). Осмотрел небольшую столярную мастерскую — подивился разнообразию представленных там инструментов и приспособлений. Не заметил на придомовой территории следов домашней живности (странно, что хозяин дома не держал кур или тех же кроликов). Всё больше склонялся к нерадостной мысли: надо копать.
* * *
От встречи с зубами лохматого пса меня спасла счастливая случайность. Подойди я к будке на полшага ближе — не отделался бы царапиной на локте и позорным падением на пятую точку. К молчаливому вниманию четвероногого стража я быстро привык. Исследовал хозяйство Рихарда Жидкова — не обращал внимания на следившего за мной из будки зверя.
За что едва не поплатился. Поглядывал на угол дома; прикидывал, какую площадь на грядках мне придётся вскопать, какой глубиной вырытых ям ограничусь. И лишь краем глаза заметил метнувшуюся ко мне тёмную собачью фигуру.
Пёс бросился ко мне молча: без предупредительного лая или грозного рычания. Меня предупредила о нападении его цепь — звякнула, заставив повернуть в сторону будки голову. Она же и спасла от звериных клыков. Будь цепь на пять-шесть звеньев длиннее, я не отшатнулся бы и не повалился бы на землю — от испуга. А взвыл бы от боли: клыки пса впились бы в мякоть моей голени.
Загрохотала о камни выпавшая из рук лопата. Затрепетало в груди сердце. Болью отозвалась на падение рука (проехался локтем по земле). Я лишь чудесным образом умудрился не разодрать штаны — и не намочил их от испуга.
— Твою ж!.. — воскликнул я.
Враскорячку отполз от пса, разорвавшего тишину оглушительным лаем. В голосе мохнатого зверя услышал нотки гнева, обиды и сожаления — сожаления от того, что страж двора не сумел разорвать меня на части. В моих ушах всё ещё стоял лязг, что издала сомкнувшаяся в опасной близости от моей ноги зубастая пасть — не самый лучший звук и не самое приятное воспоминание.
Я неуклюже удалялся от пса, отталкиваясь всеми четырьмя конечностями. Пока затылком не упёрся в деревянную стену. Или в дверь? Поднял глаза, увидел над собой большую дверную ручку и громоздкий навесной замок.
— Чтоб ты… охрип, зараза такая! — в сердцах бросил я псу, бесновавшемуся из-за постигшей его при нападении на меня неудачи.
Взглянул в сторону дороги — проверил, не сбежались ли на голос собаки соседи. Но улицу от моего взора скрывали стены сараев. Они же прятали и меня от любопытных глаз: разглядеть мою странную позу, бледное от испуга лицо и съехавшую набекрень будёновку сейчас могли бы только из окон дома Жидкова.
Собачий лай мешал мне успокоиться — звучал, как та противоугонная сигнализация: больно бил по нервам и нисколько не услаждал слух. Я взглянул на разодранный локоть, отряхнул с него грязь. Рана на руке заживёт быстро. А вот сумею ли залатать разодранный рукав на футболке — не факт.
Я поднялся с земли, отряхнул штаны. Убедился, что они не пострадали (пятна грязи — не в счёт). Поднял с земли лопату, замахнулся ею на пса. Обозвал того парочкой слов: неприличных, но очень точно передавших моё отношение к бросившемуся на меня (исподтишка!) зверю. Заставил себя успокоиться.
Сжал в руке черенок лопаты, но не как инструмент для работы — как оружие для самообороны. Грозный вид лопаты в моих руках не заставил пса умолкнуть. Напротив, тот захрипел, затрясся, раз за разом мощными рывками проверяя цепь на прочность. Я пренебрежительно сплюнул в его сторону…
Но не спешил отправиться к грядкам за домом — продолжал маячить в пяти шагах от голосистого зверя. Не для того, чтобы позлить четвероногого охранника. А потому что отметил странность: замок на той двери, которую я буквально наощупь нашёл неподалёку от собачьей будки.
Зажатое между двумя сараями деревянное строение показалось мне похожим на крохотную кладовку. А то и вовсе на душевую кабину или уличный туалет «типа сортир». В примерно такое же строение я в колхозе ходил… читать на обрывках современной прессы статьи о трудовых подвигах советских граждан.
Но не наличие подобного сооружения вызвало моё удивление, а замок на его двери.
Ни одну хозяйственную постройку во дворе дома Рихарда Жидкова я не нашёл запертой. Максимум — с плотно прикрытой дверью. Даже тот сарай, где «отдыхал» чёрный железный конь «Урал» (главная ценность, обнаруженная мною в этом дворе), не имел на своей двери ничего, кроме скромной деревянной щеколды.
Я толкнул замок черенком лопаты — действительно заперт, не висел лишь для вида. Мощный, громоздкий — не один из тех крохотных замочков, что в будущем будут вешать даже на почтовые ящики, а молодёжь станет носить их на сумках и рюкзаках в качестве украшения. «Серьёзная вещица», — отметил я.
И только теперь заметил другую странность на двери. Её края были обиты войлоком — хороший способ не выпустить наружу неприятные запахи. Вполне пригодный для использования на двери того же туалета… домашнего, а не расположенного на улице.
— Всё страньше и страньше, — пробормотал я.
Пёс, чуть убавивший было громкость лая, от звуков моего голоса вновь добавил в свои истеричные вопли децибел. Но я уже убедился в прочности цепи и очертил в своём воображении безопасную зону вокруг шумного четвероногого стража. Поэтому перестал обращать на мохнатого зверя внимание.
