Как и было сказано, «Теслу» мы поймали. Поймали, привели на буксире и водворили на её законное место. Увы, не обошлось без происшествий, последствия которых способны обнулить нет наш успех…
Швартовать обладающий солидной инерцией корабль (масса покоя почти вдвое больше, чем у «Тихо Браге»!) одним-единственным «омаром», да ещё и без помощи экипажа, оказалось ох, как не просто. Спасибо Диме — если бы не он, я нипочём бы не справился. А так — я поставил «Теслу» параллельно борту «Лагранжа», так, чтобы стыковочный порт, ощетинившийся разлохмаченными концами кабелей и перекрученными трубами, находился напротив стыковочного порта станции. Оставалось выполнить заключительную операцию: медленно, очень плавно, так, чтобы не искалечить того, что уцелело из соединительных устройств, подвести корабль вплотную к борту «Лагранжа» и надёжно зафиксировать в таком положении. После этого следовало залить места стыков твердеющим в вакууме герметиком, облепить пластырями — и команда облачённых в «Скворцы» ремонтников может приступить к работе, сращивая кабели и трубопроводы.
Казалось бы — ничего сложного, так? Для верности мы с Димой установили на корпусе пару лебёдок, завели на них швартовые концы и, подрабатывая одновременно движками «омара» и подтягивая тросы, стали медленно — очень медленно! — подводить корабль к «Лагранжу». И — то ли одна из лебёдок не вовремя заклинила, то ли я перестарался с корректирующим импульсом — но махина «Теслы» стала вращаться вокруг вертикальной оси, грозя перекрутить троса и свести на нет плоды наших с Димой усилий. Мало того, натянувшиеся швартовы могли вызвать столкновение, последствия которого трудно было предсказать. В любом случае, ни к чему хорошему это привести не могло — и я стал действовать.
Вариант был только один. Я разжал клешни, врубил маневровые движки и направил «омар» в сужающуюся щель между кораблём и станцией. Теперь следовало развернуться, желательно, не намотав трос на лыжу, манипулятор или другую выступающую часть буксировщика, упереться «лбом» в борт «Теслы» и, дав полную тягу, оттолкнуть корабль, одновременно выравнивая его. Но — человек предполагает, а Внеземелье располагает: я таки зацепился правой лыжей за трос и в попытке освободиться дёрнул его слишком сильно. В результате, «омар» оказался зажат между бортами «Лагранжа» и корабля — и я облился холодным потом, услыхав металлический скрежет, с которым сгибалась рама буксировщика и сминалось, срываясь со своих мест, навесное оборудование.
Мне повезло — прозрачный колпак «омара» выдержал это давление, а минуту спустя подоспел и Дима. Он завёл резервный фал за лыжу и в два рывка, едва не спалив мотор лебёдки, вытащил меня из этого капкана. Корабль же, избавившись от помехи в моём лице, спокойненько встал на предназначенное ему место, где и был надлежащим образом закреплён.
Казалось бы, всё закончилось благополучно? Ан нет — истинный масштаб катастрофы дошёл до меня только спустя четверть часа, когда мы с Димой завели искалеченный буксировщик в ангар. Кокон действительно уцелел — но сорвало правую клешню, снесло установленные на раме прожекторы — и, самое скверное, расплющило блок двигателей. Теперь из четырёх маневровых и двух ходовых дюз действовала только одна, и я с ужасом осознал, что вместо того, чтобы людям на «Лагранже» несколько лишних недель жизни, позволив дождаться спасателей, мы, наоборот сократили этот срок. Наш единственный «омар» безнадёжно вышел из строя, и лететь на Энцелад за ледяными брусками — единственным источником воды и кислорода для населения станции, — теперь не на чем…'
Надежда умирает последней — так, кажется, гласит расхожая мудрость? Я был жив, хотя отпущенное мне, как и прочим обитателям «Лагранжа», время неумолимо подходило к концу. Да, энергии было вдоволь, даже больше, чем нужно, но запасы воды и кислорода неумолимо таяли, да и продовольствие медленно, но верно подходило к концу. Будь дело только в нем, мы могли бы продержаться ещё месяца полтора — но не будешь же утолять жажду консервированным мясом и дышать овсяными хлопьями?
Сообщение Гарнье застало меня в ангаре, где я возился с «Омаром», пытаясь реанимировать его при помощи деталей, снятых с искалеченного Диминого «краба». Затея была заведомо провальная, и в другое время я не стал бы тратить на неё силы — но сейчас заняться мне было решительно нечем, вот я и убивал время, прогоняя, как мог, призрак неотвратимо приближающейся гибели. В самом деле: покорно ждать, считая дни и часы до того неизбежного момента, когда иссякнет кислород в последнем баллоне, и система регенерации уже не будет справляться с растущей концентрацией углекислоты и прочей дряни в воздухе — нет уж, благодарю покорно! В предыдущей жизни мне доводилось смотреть фильмы о подводниках, задыхающихся в отравленной атмосфере своих затонувших субмарин, и я всячески гнал от себя эти картинки.
Хрип внезапно ожившего интеркома отвлёк меня от похоронных мыслей.
— Двадцать семь минут назад, — голос Леонова звучал торжественно, словно у Левитана, зачитывающего сводку Совинформбюро, — наша аппаратура зафиксировали мощнейший выброс из «обруча». Вскоре после этого над колодцем был обнаружен быстро движущийся металлический объект. К настоящему моменту он вышел на орбиту планетоида и движется по эллиптической траектории на высоте сорока трёх километров, то есть немногим ниже «Лагранжа», на удалении двухсот сорока километров о станции; орбитальная скорость объекта несколько выше нашей, так что он от нас «убегает».
Леонов умолк, и в течение полуминуты мы слышали только его тяжёлое дыхание.
— А теперь самое главное, товарищи: анализ радиолокационного отпечатка объекта и наблюдение в оптическом диапазоне позволили со всей непреложностью установить — упомянутый объект не что иное, как стандартный орбитальный контейнер, предназначенный для перемещения грузов через «батуты». Земля прислала посылку, и теперь нам предстоит придумать, как до неё дотянуться.
VII
— Значит, не излучает, профессор? — спросил Леонов. Лицо у начальника станции было серым от недосыпания, веки набрякли, под глазами легли тёмные круги.
— Нет, мсье… — Гарнье развёл руками. Он тоже выглядел уставшим. — Во всех диапазонах пусто, одни помехи. Но кое-какие сигналы всё же есть — мощные световые вспышки. Длительность и периодичность их меняется, образуя непрерывно повторяющуюся последовательность. Оказалось, что это фраза, передаваемая обыкновенной азбукой Морзе.
Он откашлялся, извлёк из кармана лабораторного халата (и он сам, и его сотрудники предпочитали именно такую «униформу») и громко, очень медленно прочёл:
— Это Земля. Помощь близко. Держитесь. Если надо, примените протокол «Морфей».
Сидящий рядом со мной Дима непроизвольно дёрнулся. История была давняя, хорошо известная всем присутствующим. Пассажирский лихтер отправленный к «засолнечной» точке Лагранжа методом «свободного прыжка», сильно отклонился от финишной точки, и завис в межпланетной пустоте, ожидая спасателей. Ожидание это растянулось на две недели в условиях поистине невыносимых — теснота, жара, отупляющая скука, невесомость… К концу первой недели, осознав, что запертые в дюралевой коробке люди уже на грани, командир лихтера прибег к крайней мере — погрузил часть пассажиров в глубокий медикаментозный сон.
Дима, как раз и был на том лихтере, вместе с другими пассажирами тоже погружался в вынужденный сон — и сохранил об этом опыте весьма неприятные воспоминания.
Тем не менее, это помогло помогло продержаться до прибытия «Эндевора» — а земные НИИ, занимающиеся космической медициной, немедленно начали разрабатывать новые методики специально для подобных случаев. Протокол «Морфей», введённый сразу после того, как экипаж и пассажиры вынуждены были провести две недели
Разработки эти вскоре принесли результат в виде «протокола 'Морфей». Комплекты препаратов для него были разосланы на некоторые космические станции, включая и «Лагранж, со строжайшим условием применять их только после специального разрешения Земли — дело было в каких-то формальностях, связанных с клиническими испытаниями новинки. В результате, спецконтейнер с ампулами 'Морфея» так и пролежал под замком, чудом избегли уничтожения, когда метеорит уничтожил медотсек вместе со всем его содержимым, включая наличный запас медикаментов — и вот, кажется, пришло его время.
