— Юде?! — немец недвусмысленно указывал рукой с зажатой в кулаке пилоткой в сторону паха, стоящего передо мной парня.
— Меня зовут Магомед, — спокойно ответил на выкрик унтер-офицера мужчина. Несмотря на ситуацию, он держался с завидным спокойствием и достоинством. Крепкая фигура, высокий рост, сильные загорелые руки. Головы Магомед не опускал, продолжая мерятся взглядами с унтером. В любую секунду зарождающийся конфликт мог кончиться непредсказуемо.
— Хайль Геринг, господин унтер-фельдфебель! — я решительно встал рядом с парнем, обратившись по-немецки. Если уж подставляться, то не без выгоды для себя, — разрешите пояснить, этот пленный не еврей, он мусульманин.
— Что? — не сразу въехал унтер, удивившись нагло зигующему перед ним голому советскому пленному.
— Виноват, господин унтер-фельдфебель! Этому солдату сделали в детстве обрезание потому, что он мусульманин! — я продолжал восторженно есть глазами унтер-фельдфебеля, вытянувшись вофрунт и прижимая к левому бедру руку с флягой.
— Э-э-э, что говоришь? — попытался вклиниться Магомед. Не оборачиваясь, уголками губ я прошипел как можно тише: «Мага, заткнись пока ради Аллаха, пока я твою задницу спасаю!»
Унтер нахмурился, но по его расслабившейся позе и переставшей тянуться к кобуре руке стало заметно, что напряжение спадает.
— Мы обязательно проверим! — рявкнул немец, скосив взгляд и на меня и тут же отвернулся, потеряв всякий интерес. Его последние слова, видимо, намекали на то, что теперь и мне не отвертеться, ежели что.
Пришла очередь Магомеда идти на стрижку. Мне же эта процедура была не нужна: за последнюю неделю дед серьёзно обрасти не успел. И вещички мои подоспели. Я вытащил из вываленной кучи ещё влажное исподнее, штаны, гимнастёрку с пилоткой и по общему примеру, засунув узел одежды подмышку, отправился на медосмотре.
Тут поили, раздавая из помятого железного ведра по целой кружке воды на брата. Ведро периодически пополнял в колодце низкорослый рябой санитар с огромным фурункулом на затылке, который был небрежно замотан грязным бинтом.
Плешивый эскулап не потратил на меня и десяти секунд, буркнув лишь одно:
— На прививку!
Как я и предполагал, вакцинация проводилась в максимально экономном режиме. Причём прививку от оспы и тифа делали одним шприцем, набирая в него по очереди из каждого флакона. Да что там. Шприц был единственным! Санитар, коловший вакцину явно пытался старательно соблюсти дозировку и от усердия, оттягивая поршень, даже вытаскивал кончик языка.
С сомнением я оглядел лоток с десятком игл, которые санитар менял после каждого пленного. Они были залиты какой-то мутноватой жидкостью. Сто против одного, что спиртом здесь и не пахло. Карболка какая-нибудь. Или формалин. Будем надеяться, что организму аватара, модифицированного нейротроном такое испытание на один плевок. Ибо такая, с позволения сказать, «стерилизация» не выдерживала никакой критики. А учитывая состояние вновь прибывших пленных…помоги им Господи!
Плечо после укола глухо заныло. Но других изменений в организме ни сразу, ни впоследствии я так и не почувствовал. Утолив жажду водой, противно отдававшей хлоркой, я направился на освободившееся место под навес, пред светлы очи местных писарей. Из-за всей этой суеты я и не заметил, как потерял из виду старшего политрука и Ивана, оказавшись в очереди с совершенно незнакомыми бойцами. Похоже, это были пленные из тех вагонов, что прицепили к нашему эшелону уже в Перемышле.
Воспользовавшись заминкой предыдущего бойца, получавшего жетон военнопленного, натянул кальсоны и штаны, незаметно переложив в карманы перочинные ножи. Флягу же, предусмотрительно обвязанную шнурком, привязал узлами к ремённой петле на штанах. Так и предстал перед писарем и сидящим рядом с ним унтером в ещё сырой пилотке и без гимнастёрки. Один из лагерных охранников с карабином также находился здесь, видимо, для пущей безопасности. Это чему же надо было произойти, чтобы местные вертухаи так опасались голодных и измождённых этапом пленных? Эта мысль немного, но подняла настроение.
— Хайль Геринг! Бывший красноармеец Теличко Пётр Михайлович для регистрации прибыл!
Писарь исподлобья глянул на меня, едва дёрнув краем рта. Не знаю, понял ли он то, что я произнёс на немецком, но так как фраза была немудрёной, общий смысл разобрать было не трудно. «Ещё один хитрозадый большевичок», — произнёс, словно плюнул, писарь по-русски.
Ага, землячок, значит! Несмотря на полностью немецкое обмундирование. Да и звание гефрайтера… Неужто из «бывших»? Так такому прямая дорога в РОА. Чего он тут-то в лагере забыл? Хотя РОА — русская освободительная армия только-только в проекте. До её формирования больше года. Власова взяли в плен всего месяц назад и немецкое командование лишь начало его «обрабатывать».
Судя по возрасту, землячок во время революции едва в начальную гимназию пошёл. Странно, около тридцати — и всего лишь гефрайтер. Ряженый? Абвер? Не исключено. Но торопиться не стоит и надо держать ухо востро. Среди этих ребят наверняка есть ещё штатные и внештатные сотрудники военной контрразведки, ну или работающие на гестапо осведомители.
Не…мне в диверсанты ну никак нельзя! Не те цели. Мне бы между струйками проскользнуть!
— Повтори фамилию, имя, имя отца по буквам, — писарь согнал с лица ухмылку и, макнув перо в чернильницу, придвинул к себе знакомый желтоватый бланк учётной карточки.
— Теличко Пётр Михайлович.
— Год рождения?
— 1906-й.
— Национальность?
— Украинец, — дед в своё время ответил «русский», но мне надо подправлять репутацию. К представителям национальностей СССР у немцев особое отношение. В 41- м, на первых порах, попавших в плен прибалтов, украинцев и белорусов даже отпускали домой на оккупированных территориях. Потом, правда, всё это быстренько прекратили. Но факт остаётся фактом. Именно сейчас вермахт и СС закладывают основу формирования национальных подразделений из народов Европы и СССР. А значит, пункт о национальности — один из важнейших для формирования имиджа.
— Место проживания?
— Орджоникидзевский край, Зеленчукский район, село Маруха…
— Состав семьи, — писарь заполнял бланк привычно быстро, почти не делая остановок. Шлёпнул пару печатей. Затем взял ещё один бланк поменьше, но уже зеленоватого цвета. Тут он повернулся к сидящему рядом унтеру и что-то ему негромко сказал. Унтер поднялся с места и ушёл в сторону соседних столов.
— Звание, должность.
— Красноармеец, стрелок.
— На фронт ушёл добровольцем?
— По призыву через районный военкомат, — а вот сейчас вопросы пошли уже конкретные.
— Ранения, контузии? — в разговор вдруг вмешался подошедший офицер в чине обер-лейтенанта. Вопрос был задан по-немецки. Говорил офицер отрывисто, съедая окончания слов. Хорошо подогнанный мундир, туго затянутая портупея, большая и явно тяжёлая кобура почему-то не на левом, а на правом боку, кожаные перчатки и надраенные до блеска сапоги. И… совершенно непримечательная внешность. Такое лицо увидишь, отвернёшься и забудешь через минуту. Гладко выбрит, взгляд тёмных глаз словно расфокусирован, будто собеседник и не с тобой разговаривает, а отстранённо размышляет о сущности бытия. Непривычных к подобному, наверное, должно выбивать из колеи.
— Осколочное ранение левой голени пять месяцев назад. Полностью реабилитирован, — я постарался вытянуться перед офицером, зафиксировав свой взгляд на кокарде его фуражки. Отвечал по-немецки, чётко проговаривая слова.
— Какую гражданскую специальность имеете, образование? — обер-лейтенант не делал пауз, словно не выслушивал мои ответы. Всем видом давал понять, что его интерес скорее праздный.
— Работал зоотехником, учётчиком в заготконторе, грузчиком, помощником фельдшера, вожу грузовой автомобиль, мотоцикл. Образование десять классов.
— Откуда знаешь немецкий? — на этот раз взгляд обер-лейтенанта сфокусировался у меня на переносице.
— Учил в школе шесть лет и посещал внеклассные занятия с учителем немецкого.
