учился. И поэтому, чтобы восстановить справедливость… Рота, все, без исключения, кроме рядового Кольского, упор лежа принять!
Весь молодняк, пусть и с видимой неохотой, принял горизонтальное положение в упоре лежа. А я не стал.
— Громов? — удивился Кукушкин. — Я не понял, упор лежа принять!
— Товарищ младший сержант, разрешите обратиться?
— Не разрешаю!
— Погоди, Саня, пусть скажет, что хотел… — разрешил Кукушкин, посмотрев на меня внимательным взглядом. — Ну?
— Товарищ, младший сержант… Предлагаю не наказывать рядового Кольского за это дело. Мы с ним сами поговорим. Это будет справедливо, вам не нужно вмешиваться.
— Э-э, нет Громов! — тот широко улыбнулся и похлопал меня по плечу. — Хорошая попытка, но нет. Тут одних слов мало, а бить нет смысла. Ваш товарищ должен осознать свою вину сам, на наглядном примере.
— Это ничего не даст… — начал я, но осекся.
— Громов, упор лежа принять! — скомандовал Петров.
Несколько секунд я колебался. Все же, пришлось подчиниться, попытка не увенчалась успехом, хоть я и пытался все решить по справедливости.
— Так вот… — продолжил младший сержант. — Товарищ Кольский, рота будет стоять в таком положении до тех пор, пока все содержимое этой посылки не окажется внутри тебя!
— Это как?
— Очень просто. Через рот! — мягко пояснил младший сержант.
Повисла продолжительная пауза. Лишь слышалось тяжелое дыхание бойцов роты, что продолжала стоять в упоре лежа. У многих на лбу выступил пот, кто-то уже кряхтел.
Боец не пошевелился, он продолжал растерянно смотреть на Петрова. Не верил в происходящее.
— Мне еще раз повторить? — поднял бровь младший сержант
— Но почему?
— А, ты не поймешь, почему посылку закрысил ты, а отдувается вся рота? — Петров сделал вид, что удивился, затем кивнул головой и объяснил — Мы наглядно развиваем в вас чувство коллективизма, что очень важно. Ты же тут не один служишь, так? Правильно, в составе подразделения. Нужно делиться со своими товарищами, потому что потом, они поделятся с тобой. То же самое и в бою — вот представь, у всей роты нет патронов, а у тебя их много. Ты не поделился, всю роту застрелили. О, как!
Кольский скривился. И без того не самый красивый парень роты, стал еще страшнее. Впрочем, все давно привыкли.
— Думаешь, мне эта ситуация приятна? — продолжил он. — Нет, совсем не приятна, потому что сам через это проходил. И меня научили, как нужно делать и как не нужно. Теперь, я передаю этот опыт вам, товарищи солдаты.
— Лучше бы на поле боя передавал… — пробурчал стоящий рядом со мной Куртов.
— А зачем мне все есть одному? — пискнул Валера. — Так долго и остальным же тоже хочется.
Ефрейтора рассмеялись.
— Блин, Кольский! Да ты задрал ты уже, жри свою еду! — не выдержал кто-то из роты. — Думаешь, нам легко так стоять?
Ему вторили несколько солидарных голосов.
— Ну, давай уже!
Петров ухмыльнулся и после выдержанной паузы, продолжил:
— Почему в одно рыло? А это для того чтобы в следующий раз ты ее не прятал, а поделился со всеми своими товарищами по оружию! — он задумчиво посмотрел на часы. — У тебя пятнадцать минут. Не уложишься, вместо клуба все вместе будете бегать. В противогазах, а на плацу сегодня жарко… Около сорока в тени. Давай, время пошло.
И Кольский начал есть. В желтоватом целлофановом пакете — это ж дефицит был в СССР — аккуратно лежали пряники, печенье и конфеты. В бумагу была завернута домашняя фруктовая пастила. Еще там были две банки сгущенки и одна с тушенкой. Честно говоря, всегда удивлялся — зачем солдатам это присылают? В армии своей тушенки со сгущенкой хватает. Да и как их вскрывать? Разве что штык ножом!
Валера начал процесс поглощения неуверенно, но постепенно ускорялся и все быстрее работал челюстями, испуганно поглядывая на бойцов. Сначала в ход пошли пряники, потом печенье.
— Вкусно, Кольский? — поинтересовался Кириллов, глядя как у того крошки летят во всем стороны.
— Угу, не очень. Только сухо.
— А что, чая в посылку не налили? — Петров заглянул внутрь и усмехнулся.
Валера зачем-то заглянул в пустой ящик, но конечно же ничего жидкого там не оказалось.
— Сгущенкой запей! — усмехнувшись, подсказал Кириллов.
Время потихоньку шло. Под методичный хруст карамелек, кто-то держался из последних сил. Другие, обливаясь потом, уже касались животами и коленями крашенного пола. Было действительно очень тяжко. Такое вот оно коллективное наказание. Сержанты все прекрасно понимали, потому и не заставляли стоять, как положено. Главное, в горизонтальном положении и на руках.
Удивительно, но Валера уложился в двенадцать минут, напихав полный рот вязкой пастилы. Попытался что-то сказать, но получилось только какое-то невнятное мычание.
— Чего? — прищурившись, переспросил Кириллов. — Говоришь, еще хочешь?
Кольский, продолжая усердно жевать, категорично замотал головой в стороны. Попробовал промычать чуть более внятно, но опять ничего не получилось. Тогда он показал пальцем на консервы.
— Он, наверное, спрашивает, что делать с тушенкой и сгущенкой! — произнес Кукушкин. — А ведь и вправду, пусть грызет, или как?
— Это можешь оставить на потом! — сжалился Петров.
Еще несколько долгих секунд и наконец, Валера смог.
— Все! — грустно произнес он, глядя на остальных. Прекрасно понимал, что испытывали его товарищи, пока он набивал брюхо. Ему было хорошо, а вот остальным тяжело.
— Рота, отставить упор лежа! — приказал Петров.
По центральному проходу прокатился вздох облегчения.
Зрелище было жалкое — некоторые, с жалобными выдохами, попадали, прямо так. Кое-как поднимались, принимая вертикальное положение. И я не исключение. Хоть в стойке я и халтурил, опираясь на колени, а все равно было тяжко. Почти пятнадцать минут в таком положении это очень круто.
— Поблагодарите своего товарища. Он старался, как мог.
Вопреки ожиданиям, Кольского никто не трогал. Конечно, в свой адрес он выслушал немало хорошего, но ему не привыкать. Нашлись свидетели, которые видели, как он убирал посылку в тумбочку, как раз перед построением. Позже Кольский сознался, что действительно хотел унести ее в лазарет. Думал, что ему так больше сладостей достанется. В общем-то, так и получилось — сладкого он поел вдоволь.
Про инцидент быстро забыли и в кино мы все-таки пошли. Правда, перед этим по плацу пришлось походить часа полтора. Это в сорок два градуса — казалось, даже старый серый асфальт и
