А прочие мургабские территории уже сняли с государственного снабжения. И тогда продовольственные карточки остались кусочком бумажки, по которому нигде ничего нельзя было получить. Зато Мары с Байрам-Али выручил Ташкент. Он подарил братьям-туркменам сильно протравленную формалином пшеницу, которую уже было бесполезно сеять. Зерно промыли, высушили, смололи и стали печь из него хлеб, выдавая по карточкам. Все знали, что хлеб отравлен, но — ели.
В России же были вечно свои заморочки. Там неуклонно урожай губили то засуха, то дожди, то вдруг от неосторожности проезжавших или пьяных сгорал уже убранный хлеб. В крайнем случае, весь хлеб Сталин с Кагановичем, пользуясь поддержкой Комитета Бедноты, продавали на экспорт, оставим на прокорм населения сущие крохи…
Эх, надо было мне в родную для Сталина Грузию ехать! Вот там под хитроумным предлогом, что в горных областях колхозы не эффективны, крестьяне по-прежнему владеют личной землей, везде продовольственное изобилие. Можно сказать, богатство.
А здесь все выживали как могли. Проходя по улицам можно было кое-где заметить, как за дувалами, сидя под старыми урючинами, семьи садились в кружок и камнями разбивали абрикосовые косточки себе на обед. Только стук стоял. Раньше, когда из абрикосов делали сушенную курагу, эти косточки выбрасывали, теперь же все пошло в дело. Одна беда — много таких косточек не съешь. В косточковых семенах внутри много синильной кислоты. А это сырье для сильного яда- цианистого калия. То есть больше двадцати косточек человеку съедать в день — смерти подобно.
Зато басмаческое движение уверенно пошло на спад. С пустым брюхом много не навоюешь! Да и ночами уже достаточно холодно. В декабре басмачи будут сами страдать от голода и холода, не слишком докучая советской власти.
Но проявился верный спутник недоедания и голода — заразные болезни. Особенно сейчас докучала жителям эпидемия бешенства. Овец всех угробили — волкам, шакалам и лисам стало тоже нечего есть. Животные потянулись к городам, к людскому жилью. И среди хищников было много зараженных этим вирусом.
А вирус бешенства — просто мелкий осколок ДНК. У него всего пять генов. Тогда как у ВИЧ — 9, а у Эболы-7. Но эта кроха очень смертоносна. Если сразу болезнь не купировать, лекарствами зараженного не обколоть, летальный исход неминуем.
Когда я притащил от вокзала свой груз на нанятой арбе к дому, где квартировал, там царило горе. Как-то в город забежал бешеный волк. Его убили, а вскоре какая-то собака странного вида заскочила на нашу улицу и потрепала одного из щенков моего квартирного хозяина, Хусниэддина. Этого щенка наш рыночный торговец коврами очень любил и часто с ним играл, но на следующий день после собаки тот погрыз потомственному купцу руку. И хотя щенка пристрелили с явными признаками бешенства, Хусниэддину от этого легче не стало.
Ну, началось в колхозе утро. И нет нам покоя!
Быстренько свалив свой ценный груз в один из своих сараев, что я арендовал вместе с жилым помещением, я быстро включился в дело. На той же арбе мы повезли Хусниэддина на байрамалинскую санитарную станцию. К врачам.
Человек должен помогать ближнему. И в общем-то у меня не было особого выбора. Стоит моему туркменскому хозяину умереть, и меня мигом выставят из этого дома. Не может же жить посторонний мужчина в доме вдовы? А я уже очень привык к своему арендованному просторному жилищу.
Что же касается моего строящегося домовладения, с обширными застекленными балконами и верандами, то за этот год на участке только вывели фундамент под стены. Еще там было построено два сарая, в которых сейчас хранились сырцовые кирпичи и пиломатериалы. В следующем году мой дом будет достроен, выведен под крышу и полностью готов, но сейчас там жить было решительно невозможно.
Что же касается аренды нового жилья, то это большие хлопоты, так как городок наш маленький, домов в центре, рядом с «царским дворцом», принадлежавшим ранее эксплуататорским классам и отличающихся повышенным комфортом (то есть с электричеством), не так уж много, а так как все знают, что мне нужно жилье лишь на короткий срок, то предложение будет сведено до минимума. И кто тут крайний получается?
Прибыли к врачам. К моему большому сожалению, наш старый главврач А. А. Мезинцев, мой большой друг, на работу так и не вышел. Более того, его уже «ушли на пенсию».
На пост главврача заступил достопамятный «национальный кадр» — Губадуллы Рахмон. А он быстро завел в больнице свои порядки. Если Архип Архипыч, врач от бога, как старый русский интеллигент «чеховского склада» играл в демократию, был опытным специалистом, сортировал больных быстро, моментально ставил верные диагнозы — кого можно лечить дома, кого положить в больницу, кого отправить на лечение в Мары, а кого и в Ташкент, из-за чего наша санитарная станция всегда казалось «сонным царством», так как люди тут не кучковались, то у Рахмона было все наоборот.
Диагност наш туркмен был слабый, зато самомнения имел такое, которого на десятерых хватит. Чтобы потешить чувство собственной значимости, он ввел приемные часы, принимал больных всего два раза в неделю, а в остальное время сидел, пил чай, важно надувал щеки и принимал подношения у персонала. А вокруг толпились толпы болящих и страждущих. Которые никого не волновали. Питательная среда для взяток, чтобы попасть на прием к «главному доктору-табибу» без очереди.
Я уже говорил, что Ташкент прислал к нам отравленный хлеб. «На тебе боже, что нам не гоже». Чем меньше съешь такого хлеба, тем лучше. Жители все давали себе слово не есть его, но те, у кого другого хлеба не было, не выдерживали и ели — через день, через два дня… Чего только с ним ни делали! Сушили его на сухари, проветривали, ели мелкими порциями, но лучше от этого он не становился. Появлялась тошнота, слабость, кружилась голова, люди с трудом передвигали ноги. Все это еще можно было перенести, но у многих появлялась кровавая рвота, и их приходилось отправлять в больницу.
Больные приезжали сюда за сотни километров, многие не знали города, они оставались ночевать прямо в коридорах санитарной станции, и все быстро к этому привыкли. Больница быстро превратилась в грязный цыганский табор. Поток людей увеличивался с каждым днем, потому что голод будил у них скрытые болезни, и люди в надежде на помощь ехали к врачам.
В длинных коридорах байрамалинской санитарной станции, в ожидании приема главврача Рахмона, туркмены густо сидели на полу вдоль стен — стульями они не пользовались, и усадить их на стул в кабинете врача иногда требовало много усилий, тем более, что значительная часть медицинского персонала по-туркменски не говорило и не понимало.
А туркменский медперсонал с больнице, большинство из которого выглядело так, будто они не в силах написать собственное имя, куда там им вести обширный медицинский документооборот на латыни, быстро образовал закрытую касту. Предпочитая не лечить людей, а лизать задницу Рахмону. Это было более выгодно для карьеры. Пусть русские дураки работают!
Из-за хронического незнания языка мы, русские, с туземцами практически никак не общались, а потому совершенно не знали, что сейчас делается в кишлаках в степи.
Скоро оказалось, что в коридоре больницы сидит много мертвецов! Санитарки не замечали умерших поначалу, привыкнув к обычной неподвижности пациентов. Ничего не говорили, привлекая внимания персонала, и соседи умерших — то ли оттого, что были сами слишком слабы, то ли привыкнув к смерти у себя дома. Восток — дело тонкое, тут все фаталисты.
Мертвых выдал только запах.
Но с этим открытием по большому счету ничего не изменилось. Умиравших убирали, на их места садились новые туркмены, прибывавшие из голодных районов…
Зато на доске почета медучреждения висели портреты передовиков производства, партийная и профсоюзная организации без устали вели идейно-воспитательную работу, на общих собраниях трудящиеся правильно выступали и зрело голосовали, кого надо осуждали, клеймили позором, а кого надо — горячо одобряли и всецело поддерживали. Словом, здесь уверенно шли к победе коммунизма…
