напрямую не подчиняется, а затевать ради меня, да ещё пришедшего с пустыми руками, склоку в ЦК… Скорее поверю в существование снежного человека и Лох-Несское чудовище.
К тому же визит к Феликсу Эдмундовичу сразу активизирует моих недоброжелателей, а мне нужна хотя бы маленькая передышка.
Надо искать союзников, причём не в «конторе», а в родном ведомстве – уголовке. Трепалов в хороших отношениях с нынешним начальником МУРа Николаевым, Максимыч ценит его высоко. Значит, иду к нему, а дальше – как кривая вывезет.
Но сначала страховка. Я написал два подробных рапорта: один на имя Трепалова, второй – Николаеву. Вложил их в разные конверты и через посыльного отправил по почте.
Тот хоть и удивился, но быстро обернулся, принеся мне квитанции и сдачу.
Ещё один рапорт я снова положил в стол Трепалова, а ещё один – в наш сейф. Чем больше всяких бумажек, тем лучше.
Была мыслишка отправить «письмецо в конверте» и Феликсу Эдмундовичу, но тут я решил повременить: его могут перехватить люди Бокия. Вероятность, что кто-то в конторе работает на прототип «мессира», велика.
Потом я снял трубку и через приёмную смог договориться о встрече с начальником МУРа. Николаев явно удивился моему звонку и тем более странному предложению встретиться не в кабинете, а на улице, но авторитет Трепалова для него много значил, поэтому Иван Николаевич пошёл мне навстречу.
После разговора и начатых приготовлений я был выжат как лимон. Сердце колотилось как птица в клетке.
Итак, я ступил на тропу войны с могущественным противником. Все мосты сожжены, назад дороги нет.
Я пришёл на место встречи с начальником МУР на четверть часа раньше обговоренного срока. Всю дорогу тщательно проверялся, чтобы убедиться, что за мной нет «хвоста».
Рандеву было назначено на Тверской, возле кинотеатра «Арс». Он назывался «Первым показательным» и делил помещение с детским театром. Меня это место устраивало, поскольку тут всегда было много народа, и, значит, легко затеряться в толпе. Наша встреча не привлечёт ненужного внимания.
Николаев приехал вовремя, вышел из автомобиля и стал неспешно прогуливаться возле афишной тумбы.
За ним тоже не было «хвоста».
Что ж… можно выходить.
Я выскочил из укрытия и в мгновение ока оказался возле Ивана Николаевича.
Он вздрогнул от моего неожиданного появления.
– Быстров?! Ну вы даёте!..
– Иван Николаевич, извините, пожалуйста, мне пришлось прибегнуть к такой конспирации.
– А что стряслось?
– Ситуация уж больно хреновая, – признался я.
– Вы во что-то вляпались?
– Ещё как. Это случилось, когда я расследовал дело об убийстве Евстафьевой.
– Позвольте, это не та, которую закопали живьём?
– Она самая. В общем, за её смертью стоят такие люди, что мне одному с ними не справиться. Очень нужна ваша помощь, Иван Николаевич. Больше мне не к кому обратиться.
– Хорошо, Быстров. Излагайте, что у вас произошло, а потом мы вместе подумаем, чем я могу вам помочь…
– Запишитесь, пожалуйста, со мной на приём к товарищу Дзержинскому на завтра. Скажите, что это срочно.
Возвращаться на службу после разговора с начальником МУРа было опасно, поэтому я до вечера кружил по городу, по-прежнему избегая пустых пространств. Бокий действует с точностью опытного хирурга. Он не станет делать разрез в неподходящее время в неподходящем месте.
Но вечно куролесить по Москве нельзя, так или иначе нужно возвращаться домой. Я не робот, пусть меня аж потряхивает от волнения и вообще я чувствую себя взведённой пружиной, но рано или поздно это состояние пройдёт, сменившись апатией. Надо есть, спать, иметь запас сил, достаточный для схватки.
Ну что ж… надеюсь, наш разговор с Николаевым был не зря.
Я решительно двинулся к дому.
Встретили меня в подъезде. Их было трое, кажется, я даже успел опознать одного из охранников дачи Бокия – Омельченко.
Действовали чекисты умело и слажено: двое схватили меня, не позволяя вырваться или достать оружие, а третий – Омельченко ударил в солнечное сплетение с огромной силой.
Теперь я не то что кричать не мог, а чуть не задохнулся.
Для гарантии Омельченко врезал мне ещё раз, и я понял, что чувствует рыба, выброшенная на берег.
Честно говоря, ничего хорошего. Мои лёгкие просто разрывались на части.
Краем глаза я успел заметить профессорского вида мужчину в пенсне и с бородкой клинышком. Он спустился с лестничной площадки, расположенной выше.
В руке он держал медицинский шприц, но у меня не было сил, чтобы сопротивляться.
Я обречённо наблюдал за тем, как игла входит в моё плечо, как работает поршень.
В «той» жизни меня всегда смешили фильмы, в которых люди теряют сознание или умирают сразу после того, как им сделают инъекцию. Любому, даже самому сильному веществу нужно какое-то время, чтобы подействовать.
Эта дрянь сказалась на мне быстро, хотя я просто мог потерять счёт времени. Ноги сами собой подкосились, я обмяк, превратившись в плюшевую игрушку, а потом всё померкло.
Как будто кто-то щёлкнул кнопкой, вырубая моё сознание.
На время или навсегда.
Знаю, что вопрос о металле, из которого изготовлена посуда, порой вызывает много споров, поэтому позволю себе привести отрывок из воспоминаний Н. А. Равича, посвящённый Ф. Э. Дзержинскому: «Вскоре после переезда Советского правительства из Петрограда в Москву, в начале апреля 1918 года, мы с Делафаром сидели в комнате одного из богатых московских особняков. Делафар читал мне свои стихи. Комната была заставлена старинной мебелью красного дерева, на стенах висели картины – прежний хозяин считался известным коллекционером. На столе работы мастеров павловского времени стояли две солдатские алюминиевые кружки и большой жестяной чайник. Взамен сахара на бумажке лежало несколько слипшихся леденцов…» (здесь и далее прим. автора.)
Автор позволил себе небольшой исторический анахронизм. В Москву Илья Ильф переехал в 1923-м, но уж очень хочется познакомить его с героем «Мента».
