он, судорожно расстегивая ворот рубахи, чтоб вдохнуть. — Вы правы. Всё так и есть. Но как я мог… как мог поступить иначе? Это же моя Любавушка. Доченька моя. Двое до нее умерли, едва родившись. Думал, что и она уйдёт за ними. Такая маленькая, такая синенькая. А она жила. Хворала, плакала, но жила.
Он протянул руку, налил в стакан лимонной воды, залпом выпил. И заговорил уже твёрже.
— Я… согласен. Только верните тело. Всё же это моя дочь. Я похороню её на нашем кладбище.
— Можно сделать иначе. Мы сделаем всё тут, не выходя за ворота. А вы объявите, что улучшение было временным, а потом Любава скончалась от той же болезни. Граничный Орден лишь выполняет свой долг, у нас нет желания опорочить вас или вашу семью.
— Благодарю. Да, так будет лучше. Только не в доме, — граф потер лоб так, словно у него разболелась голова. — Там, сзади… Есть стрельбище. Через час я пришлю туда Лю… кхм. Как закончите, сразу уходите. Если надо что-то подписать, пришлите бумаги потом. И чтоб ноги вашей в моём доме больше не было. Это касается и вас, Карницкий.
Марчук поклонился, вытолкал Адриана за дверь и вышел сам.
— Собери вещи и снеси их вниз, чтоб потом не мельтешить у графа перед глазами. Не забудь прихватить пистоль.
Карницкий скрылся в своей комнате, побросал камзолы и сорочки как попало, позвал лакея и приказал ему отнести всё вниз. Оставил лишь свою охотничью сумку с пистолем и заплечный мешок Марчука. Постоял возле двери, в последний раз осмотрел комнату, где совсем недавно обнимал свою первую женщину, и пошёл в людские. Снова.
От обещанного часа прошло едва ли минут пятнадцать. И это ожидание было нестерпимым. Аверий же не волновался вовсе, он прощался с кухаркой, нахваливал ее стряпню и говорил, что будет скучать по ее пирогам. Та же в ответ смеялась, махала выпачканной в муке рукой, от чего в воздухе повисали белые облачка, а потом сунула несколько пирожков Марчуку «в дорогу». Аверий еще раз поблагодарил её и, мотнув головой Карницкому, вышел во двор. Там протянул ему один пирог.
Изголодавшийся Карницкий с жадностью набросился на печево, хоть и не особо любил капусту. Его любимой начинкой была печень, жаренная с морковью.
— Уговор помнишь? — вдруг сказал Марчук. — Твой черёд стрелять.
Адриан закашлялся. Пирог вдруг встал поперёк горла и ни туда ни сюда. С трудом отдышавшись и утерев слёзы, Карницкий прохрипел:
— Мой? Сейчас? Но я же…
— Ты. Твой. Сейчас. Или вылетишь из Ордена. Ни к Молотам, ни к чернильникам не пойдешь, сразу домой.
— Я клянусь, что в следующий раз обязательно… — взмолился Адриан. — Нельзя же так! Я же с ней был, говорил, обнимал. Как я могу? Кем я после того стану?
— Орденцем. Стрелой. Человеком чести. Да мне плевать, Карницкий! — внезапно разъярился обычно спокойный Марчук. — Что я, сопли тебе подтирать нанимался? Будто ты не знал, когда шёл в питомник, чем занимается Орден! Что, думал, из миров к нам только сплошь злодеи да упыри приходят? Ан нет, там каждый первый — вот такая Любава или Женя Сомов! И мы должны убивать их!
— Я знаю! — закричал и Адриан. — Знаю! Но только не сейчас. В другой раз хоть кого! Хоть мальчишку, хоть женщину, хоть мла… младенца, — он запнулся, сам содрогаясь от ужаса сказанного, — но не её. Как я в глаза ей взгляну? Я же был с ней.
Проходящая мимо девка от крика шарахнулась в сторону и убежала, оглядываясь на двух бранящихся орденцев.
— Тогда уходи, — спокойнее сказал Марчук. — Вот прям сейчас уходи. Только в Орден больше не возвращайся. Нам не нужны такие слюнтяи. Так я и знал, что не выйдет из благородия ничего путного. Вам бы только цветочки нюхать да девок топтать, а как до дела доходит, так сразу в кусты.
— А ты! — взбешенный Адриан забыл, что обычно обращался к своему старшему на «вы». — Ты бы на моем месте смог? Выстрелил бы? Хотя спал с ней прошлой ночью! Вот скажи, выстрелил?
— Выстрелил, — уверенно сказал Марчук. — Я же не какое-то сопливое благородие.
— Так и я выстрелю! Вот увидишь!
Карницкий трясущимися руками полез за футляром с пистолем, но Марчук подхватил его под руку и поволок к графскому саду, протащил через вишневые заросли, через яблоневые деревья, густо усыпанные незрелыми еще плодами, через груши. Потом незаметно пошли березы с осинами. Перебравшись через овраг, они остановились на небольшой поляне, где стояли деревянные размалеванные мишени, испещрённые дырками от пуль.
— Встань тут, — Марчук толкнул Адриана за толстый ствол, — заряжай свой пистоль и жди. Когда придет, подойди к ней, приставь дуло вплотную и стреляй.
Всё еще дрожа от гнева, страха и ненависти к самому себе, Карницкий достал пистоль, вытащил порох, завернутый в бумажный патрон, откусил верхушку, засыпал порох, потом взял пулю, выронил ее, поднял, отшвырнул в сторону, достал вторую, засунул, утрамбовал коротким шомполом и поднял пистоль дулом кверху. Его руки подрагивали. Да он сам не верил, что способен сделать такое. Но даже если он струсит, даже если отступит, она всё равно умрёт, только от руки Марчука. Для неё исход будет тот же, а вот для него всё будет кончено. Его выгонят из Ордена. Все будут смеяться и говорить, что благородные сплошь бздюки бесхребетные.
Нет. Он справится. Должен. Его жизнь не может пойти под откос из-за одной распутной девки. Это её вина! Она сама пришла к нему. Сама потащила его в постель. И глупо думать, будто она влюбилась в него с одного взгляда, нет. Как там говорил Марчук? Они точно звери. Не ведают греха. Захотелось ей ласки, вот она и пришла к нему. И чтоб он помог ей сбежать! Хуже уличной девки! Та хотя бы знает, что поступает дурно.
Он выстрелит. Она сама виновата! Её никто не звал. Ни в этот мир, ни к нему в спальню. Никто. Она сама! Это её вина. А Адриан поступает как должно! Правильно!
Послышался шорох. Какая-то женщина грубовато произнесла:
— Вот тут он сказал будет ждать. Я пойду, барышня?
— Иди, — прошелестел нежный голос Любавы.
Карницкий обхватил пистоль обеими руками, боясь его выронить.
— Адриан, где ты? Ты уже здесь?
Он стиснул зубы, шагнул из-за
