Поржали — особенно старался английский король — и я улыбнулся противоположному концу зала, где собрались Августейшие дамы, в том числе конечно же Марго. Столько лет, три ребенка, а фигурка у моей валькирии все так же шикарна, не говоря уже о многочисленных нематериальных достоинствах, содержащихся в светловолосой головке. Словом — люблю.
Мистическим образом почувствовав мой взгляд, супруга повернула голову и подарила мне ответную улыбку. Я тем временем принялся накачивать дорогого кузена отменной сексистской чушью:
— Бабы — существа потусторонние. Не бесы — этой ерундой пусть развлекаются простолюдины и склонные к религиозным бредням странные личности. Мы, монархи, должны смотреть глубже. Только представьте, братья — баба наделена Господом способностью приводить в этот мир новые души и облекать их плотью.
Вилли успешно замаскировал вырвавшийся смешок кашлем, и простодушный Альберт по-свойски похлопал его по спине.
— Носить в себе этакий потенциал бабе непросто, и от этого она изначально немного сумасшедшая. Перепады настроения, эмоциональные вспышки, склонность к истерике и падкость на красивые жесты, слова и вещички — мы, мужчины, как существа более приземленные, должны воспринимать с известной толикой снисходительности.
— Это правда, — многозначительно покивал веселящийся кайзер.
— Из вышеперечисленного можно сделать простой, но почему-то неочевидный для многих безнадежно испорченных романтикой мужчин вывод: отдавать бабе лидерство в семье — все равно что добровольно забрести в болото и смиренно утонуть от собственной ничтожности.
— Я это прекрасно понимаю! — оживился Альберт Виктор. — Поэтому и не даю Аликс спуску!
— Иного от короля Великобритании я и не ждал, — улыбнулся я ему и сменил при помощи удачно оказавшегося рядом лакея бокал шампанского на полный. — Рассказывать такое, извиняюсь за выражение, тюфяку и подкаблучнику нет смысла: он уже потерян для этого мира, ибо дал себя метафорически сожрать. Ну а того, кто понимает истинную суть вещей, поддержать обязан каждый уважающий себя мужчина. Баба в первую очередь стремится дать хорошее будущее своему потомству, то есть — ищет крепкое и надежное плечо рядом. Не со зла и не из алчности она пытается перехватить контроль в семье, а потому что не может иначе: вдруг когда-то стойкий муженек размяк, расслабился и больше негоден для позиции главы семьи? Все бабьи козни, истерики, слезы и надутые от выдуманной ею же самой обиды щеки — лишь проверка своего спутника на стойкость и силу воли.
Альберт Виктор прямо на глазах начал внутренне перерождаться — в его глазах мелькали отблески прокручиваемых в голове прожитых лет, на которые он принялся глядеть с не приходившего в голову ранее угла. Кто ищет — тот найдет, и озвученная мною хрень легла на удобренную почву: теперь семейная жизнь британской четы получит качественно новый виток бытовой ненависти.
Неприятно, но немного промыть мозги простоватому кузену мне нужно по чисто циничным соображениям: несколько лет без наследника, подкрепленные регулярными личными «исполнениями» с Августейшей высоты даже под «принципиально не подлежащим замене в соответствии с традицией» британским королем заставляет трон шататься, а Парламент — тужиться в попытках купировать идиотизм так неудачно обладающего властью их всех к черту разогнать Альберта.
Не сможет Аликс такими темпами даровать миру наследника Британской Короны. А он нужен. Очень-очень нужен, и даже его одного будет достаточно, чтобы милый кузен спокойно досидел на троне отпущенный ему Богом срок. А значит нам с Вилли развод британской монаршей четы очень выгоден. Альтернатива ему — несчастный случай с Альбертом и приставка толкового регента к маленькой принцессе. Мадам Гессенская лавр Виктории не удостоится точно: она ведь королева-консорт.
Прости, Аликс — и в той реальности тебе прилетело так, что и врагу не пожелаешь, и в этой не сильно лучше.
* * *
Попойка официальная, как это обычно и бывает, органично перетекла в попойку кулуарную, в уютной гостиной с «выключенным» по причине приближающегося лета камином. Действующие лица — все монархи мужского пола без разделения на друзей и врагов. Попытка немного успокоить назначенных врагами «коллег». Полагаю, тщетная, но попытаться хочется. Все, что говорится за дверьми подобных сборищ, за ними навсегда и остается. Всегда. Без исключений. По крайней мере, прецедента не случалось, а значит можно почти уверенно экстраполировать это в будущее. Тем не менее, ничего такого, от чего я бы не смог отмазаться потом или на чистой наглости изобразить оскорбленное «не было такой фигни!» я конечно же не скажу, потому что привычка.
— Господа, нам с вами очень не повезло, — начал я и нарочито-нервно затянулся трубкой.
Сидящий через три кресла слева от меня, под гобеленом с Зигфридом и Брюнгильдой Франц Иосиф I (наконец-то познакомился со стариканом лично, впечатление отвратительные, потому что когда страх пытаются прикрывать откровенными, но замаскированными рамками Августейшего этикета панибратством и надменностью, «не отвратительно» получиться попросту не может).
— А французский президент-то и не догадывается! — гоготнул изрядно накачавшийся Никола Черногорский.
Гостиную сотряс хохот многочисленных Августейших глоток: господина Жана Казимира-Перье мы сюда не пригласили, а на входе в гостиную, куда он попытался попасть явочным порядком, его перехватил глава кайзеровского МИДа с очень вежливыми и столь же невозможными к отказу просьбами о переговорах «тет-а-тет». Пришлось преемнику Карно утереться — ты же выборной чиновник, и сколько бы там твоих предков во французском Аппарате не крутилось, кровушка жидковата.
Так старательно и последовательно мною сливаемый предшественник — Сади Карно — прошлым летом пал жертвой бурного демократического процесса, так любимого славной Францией этих лет. Много там радикалов расплодилось, и в ответ на решительную борьбу с ними господин Карно получил в лицо классический портфель с бомбой. Смерть, прости-Господи, получилась весьма символичной: теракт идиот-анархист произвел на выставке искусств, наук и промышленности. Штатным европейским «охранителям» от пера и красивых речей случившееся позволило в очередной раз сотрясти воздух и бумагу пространными размышлениями о вреде терроризма для людей и тех самых искусств, наук и промышленности, а под шумок закрутить гаечки — актуально для тех, кто этого не сделал раньше, как успешно замирившие радикалов мы с Вильгельмом. Там, где я давил ячейки нарощенными спецслужбами, повышением уровня жизни и лечением застарелых проблем государства, Вилли помогал пресловутый «орднунг»: у него там исторически спокойнее, чем у нас.
Когда смех стих, Франц Иосиф издал презрительный смешок, подкрепив его задумывавшейся грозной, но прозвучавшей пассивно-агрессивно, а потому — жалко, фразой:
— Большая война покажет, кому здесь «не повезло»!
Неловко стало даже накидавшемуся до потери реальности Николе.
— Война — это понятно, — отмахнулся я. — Но она решит уже имеющиеся противоречия, а нам, рискующим стать последними в Истории настоящим монархам, надлежит думать о том, как сохранить для потомков единственный государственный институт, способный надавать по рукам…
— Крупному над-национальному капиталу! — с видом предельно довольного собой гимназиста закончил за меня Альберт.
— Так, — с улыбкой кивнул я ему.
Хороший мальчик.
— Банкиры, — легкомысленно отмахнулся король Швеции Оскар. — У них деньги, но у нас — армии.
— Армии легко купить за деньги, — парировал вместо меня основной мой партнер по обмену размышлениями о власти капитала — Вильгельм. — Посмотри на молодежь, Оскар — они уже сейчас относятся к традициям своих предков так, словно это старые и неудобные башмаки, которые приходится надевать под страхом наказания!
Тяга к старческому брюзжанию в голове Франца Иосифа с легкостью одержала верх над желанием демонстрировать свою уникальную и сильную личность:
