Института Времени больше не существовало — «провал в инферно» выел даже фундамент. Судя по темному «хоботу» воронки, что бешено вращался, пожирая здания вокруг НИИВ, диаметр провала измерялся десятками метров!
Грузные бетонные блоки сыпались, как детские кубики. В воздухе реяли мусорные баки; чудовищная сила волочила по асфальту киоски и автомобили, поднимая их в воздух и мгновенно утягивая в черную пасть «Дзеты». Вот «газон» с желтой молочной цистерной стал на передок, опрокинулся, его снова подняло — и зашвырнуло в исполинский смерч.
Высотки шатались, будто их трясло под девять баллов, сверкающим градом сыпались стекла окон, рамы, двери… Вот и стены не выдержали — дом в восемнадцать этажей тяжко обвалился.
С коттеджей срывало крыши, разбирало по бревнышку, по кирпичику… Вот, крутясь нелепым веником, в прорву канула вырванная с корнем береза…
«Волга» пошла юзом, и я вцепился в руль.
— Нас тащит! — закричала Марина.
— Миша! — гаркнул Вайткус. — С дороги! Шины скользят!
Я резко свернул на обочину. По гравию нас проволокло, но тут колеса вцепились в рыхлый бугристый грунт, и «Волга» медленно, сопротивляясь ураганному потоку воздуха, съехала в лесопарк.
Страшно было глянуть в зеркальце — вдруг «уазик» катится по асфальту, переворачиваясь и раздирая тент⁈ Но нет — брезентовый верх с «козлика» действительно сорвало, но внедорожник упрямо полз против ветра, швыряясь комьями земли.
Деревья гнулись и трещали, поддаваясь, но стволики тонкие… Молодая поросль нам не страшна, а вот великанские сосны, согнутые в дугу, лучше объезжать… Но не ставить машину против ветра! Опрокинет…
Я глянул в зеркальце — воздух со страшной силой втягивался в «прокол». Жадный монстр, разбуженный идиотом, высасывал атмосферу Земли…
Апокалипсис и Рагнарёк в одном флаконе.
Черная воронка, размытая от частящих оборотов, вздымалась всё выше, пронизанная молниями, смахивая на вулканическую тучу. Вот завились оборванные провода ЛЭП… Скрутилась сама опора…
— Етта… — сквозь воющий грохот я еле разобрал слова Вайткуса. — Надо помочь эвакуировать! Милиции, пожарным, военным! Детей вывезти… Миша!
— Надо! — крикнул я, не оборачиваясь, и переключился на пониженную передачу. Глухо ворча, машина выползла на дорогу, на мелко трясущийся асфальт, мимо верстового столбика с трепетавшей синей табличкой. Скоро и этот километр уйдет за радиус ширящейся зоны полного разрушения…
А пока, повизгивая шинами, «Волга» тянула мимо — и дальше.
Глава 15
Среда, 28 апреля. Ночь
Московская область, Фрязинский лесопарк
Я стоял на опушке, и глядел за темную стену леса. Сильный ветер клонил деревья, шатал стволы, трепал верхушки, швыряясь дождем — крупные капли не падали, а носились в воздухе, стегая струями со всех сторон. Но буря не пугала — подумаешь, непогода!
Страшило то, что разверзалось далеко за лесным массивом. Там бешено крутилась адская воронка, затягивая воздух в прорву чужой вселенной. Иногда, стоило телеграфному столбу или мятому «Икарусу» угодить в кружение, несусветное торнадо передергивалось оранжевым сполохом. А, впрочем, все эти проблески бледнели в зловещем мерцающем свете бесчисленных молний — мощнейшие заряды били постоянно и кучно, прорастая между истерзанной землей и тучами, рушившими тропические дожди. И рёв, непередаваемо низкий грохочущий рёв разносился до самой Москвы, потрясая тела и души.
Вайткус рассказывал, что пугающий рукотворный «супертайфун», чья жуткая серая спираль стягивалась к «сороковнику», виден с орбиты, но я лишь пожимал плечами. Нам-то какая разница?
По радио болбочут о чудовищной «климатической» катастрофе — в пяти-шести километрах от «прокола» все деревья вырвало с корнями, в десяти кэмэ — зона полного разрушения, кое-где даже фундаменты вывернуло, а в радиусе тридцати километров снесло все деревянные постройки. Серьезно пострадал аэропорт Шереметьево, а железнодорожную станцию Фрязино сравняло с землей, как после бомбежки.
Надо всей северо-восточной частью Москвы и Подмосковья — непрерывные грозы и ливни. Да что там область — «погодная аномалия» охватила всю Европу!
«Би-Би-Си» заходится от визга, требуя покарать «военного преступника Романова», коварно применившего геофизическое оружие против миролюбивой НАТО… А что половина Москвы завалена сорванными крышами, битым стеклом, перевернутыми автомобилями, спутанными проводами — так это русские для отвода глаз, любят они свою столицу громить и жечь…
Я откинул капюшон, и подставил лицо хлеставшему дождю — будто пощечин надавали мокрым полотенцем.
Устал. Вымотался. Иссяк.
Хорошо, хоть в воскресенье силы были. По первости, «прокол» в «Дзету» держался в поперечнике двадцати или тридцати метров. К вечеру спецам из гражданской обороны, милиции, пожарным и военным удалось вывезти почти всех из Щелково-40.
Это было страшно. Превозмочь ураганный ветер почти невозможно, а близко к «эпицентру» задувало под пятьдесят метров в секунду! Доходило до того, что мы привязывались канатами к танку «Т-64», и лишь так, ощущая себя воздушными шариками на веревочках, пробирались в полуразрушенные, трясущиеся дома, чтобы вытащить, выцарапать перепуганное население. Бывало, жильцы — маститые ученые, доктора наук, — звали маму, заходясь от ужаса, но это не смешило, а угнетало.
Нас чудом не придавило в кинотеатре «Тахион» — выводим последних эвакуантов, и тут здание кренится. С оглушительным звоном лопаются стальные балки, и культурное учреждение валится. Если подумать…
Встряхнувшись, я снова нахлобучил капюшон. Если подумать, то минувшие дни не были заполнены сплошным негативом. Меня восхищали наши люди, которые буднично, как бы мимоходом совершали подвиги, балансируя на грани.
Как Гирин волок раненого мальчишку, цепляясь буквально за землю, за пучки травы! Его сносило, а он упрямо полз, пока танкисты не добросили до Ивана канат…
А Васёнок? Этот балбес забежал в разгромленный магазин «Спорттовары», и переобулся в шиповки — для пущего упора! А я потом оплывал ужасом, следя, как он загребает землю против губительного воздушного потока, согнувшись, почти падая…
И разве я напрасно волновался? Скольких унесло безвозвратно в иной мир, под ужасное грохотанье «глобальной разгерметизации»? Пятерых? Десятерых? Кто их сейчас сочтет?
А когда я позвонил в Пенемюнде — просто так, чтоб знали, куда пропал геноссе Шлак, в Малаховку прилетели добровольцы, человек двадцать «истинных арийцев» во главе с Бадером. Ну, и «мой» спецназ с ними заодно, в первых рядах, — Рустам с Умаром лыбились даже в ночь на вторник, в дрожащем сиянии молний… И Киврин с Корнеевым, и Алёхин — куда ж без него?..
Я поморщился. Причем тут это? Поперечник «портала в инферно» перевалил за сотню метров, и темный, клубящийся вихрь разбух, и сила ветра выросла на порядок… Тлела, тлела у меня надежда, что схлопнется «прокол»! Что утихнет рев, и разойдутся тучи! Нет…
Ревет… Высасывает… А много ли той атмосферы? Глянешь из космоса — тонюсенькая голубая пленочка…
Резко развернувшись, я зашагал к пятистенку егеря Филиппыча, приютившего всю нашу команду, разулся в сенях и шагнул в «залу». Света не было, но в круге из камней пылал очаг. Дым закручивался в гудящую трубу, накрывавшую огонь жестяным конусом, а ярко-оранжевые отблески плясали на стенах.
За длинным столом, усыпанным картами, сидели четверо. Гирин давно сменил изорванный китель на брезентовую тужурку — они с широкоплечим егерем носили один размер. Вайткус откинулся к стене, меланхолично жуя бутерброд, а Васёнок трудолюбиво сооружал себе подобное яство, намазывая паштет на изрядный ломоть чернушки. Руки у него дрожали.
Нахохлившийся Бадер сосредоточенно клацал калькулятором, и я присел напротив.
— Получается, Хорст Оттович?
— Плохо, Михель, — вздохнул директор ЦИЯИ, сокрушенно качая головой. — Нет, рассчитал я хорошо, абер ответ плохой… В «прокол», со скоростью до семисот шестидесяти метров в секунду, уходит порядка кубического километра воздуха в сутки — по пятнадцать тонн в секунду! Но у меня позавчерашние данные…
