— Фросю, быстро! — повелел я, глядя на кувшинчик со взваром.
Буквально через три минуты Ермолай силой тащил ошарашенную девушку.
— Ты готовила взвар? — спросил я, дождавшись кивка головой, задал следующие вопросы. — Отлучалась ли? Али видела кого незнамого тебе?
— Был, Великий государь, незнамый воин, был, Андрейка, — Фрося заплакала.
— Дура баба! Отлучалась ли? — кричал Ерема.
— Да! — всхлипывая, ответила Фрося.
*………*………*
— Бесчестно это! — сказал Иван Пырьев.
— Он лжец! Ты, Ванятко , верь в это и все буде легче. Оно, когда татя изничтожаешь, так не грех, а богоугодное дело, — ухмылялся Федор Северец.
Двое вооруженных мужчин сидели в высокой траве на берегу реки. Московские дворяне Иван Пырьев и Федор Северец были не столь привыкшие к большим забегам и то, что они пробежали почти две версты, сильно сказывалось на самочувствии. Теперь же, когда убийцы вышли к реке Лопасной, они собирались отдышаться и пойти вдоль речки, стараясь ступать по краешку воды. Шуйские наймиты знали, что в стане самозванца есть отличные следопыты, которые рано или поздно, но могут выйти на след убийц.
— Пора! — сказал Федор Северец и начал вставать.
— Не спеши! — раздался голос из темноты, и кистень, с мешочком песка на конце, устремился в голову Федора.
— Сяди! — грозно приказал казак Шило и Пырьев, наблюдая, как бесформенным кулем свалился его подельник, плюхнулся на седалище.
— Зброю давай! Да не дури, а то пистоль и пальнуть может! — потребовал Шило, направляя свой пистоль в голову Пырьева.
— Ты, ты же не знаешь! Отпусти меня, я дам десять дукатов. Это злато, дом купишь в Москве, али добрую деревню, — говорил Пырьев, не прекращая разоружаться. — Ты казак? Да? Поехали со мной, царь Василий Иоаннович даст много злата.
— Я не праведник, токмо отравы завсегда обходил стороной. А ты мою Нюшку убил. Кобыле было пять годков, добрая лошадь, подруга моя, — говорил Шило, обращая внимание, что второй отравитель-душегубец приходит в себя. — Да ляжал бы!
Казак вновь ударил своим кистенём Северца, вышибая у того дух.
Шило, соглядатай от атамана Заруцкого, прибыл в стан Димитрия Иоанновича два дня назад. Казак, много в своей жизни повидавший, был удивлен. Его быстро вычислили, уже к вечеру, и направили к казакам, кабы те приняли, или отказали в найме в войско. Уже сам факт, что могут отказать, удивил. У Могилевского Димитрия брали всех и текучка была колоссальная: приходили одни отряды, уходили другие, осуществлялось только общее командование. Тут иначе.
Шило по чести собирался завтра идти в бой, пусть он и будет всего рядовым казаком. Не было тут казаков, которые могли бы рассказать о более чем достойном послужном списке Шило, который был у Заруцкого старшиной, но всегда находился подле атамана.
Ночью, когда пожилой казак уже собирался спать, он заприметил странных личностей возле одного из колодцев. Тогда казак не думал, что в лагере Димитрия Иоанновича могут быть лазутчики или какие лихие люди, казалось, что тут все слажено по разряду. Когда же его Нюшка напилась водицы, причем из другого колодца, Шило все понял. Многие предпочитали колодцы, опасаясь, что вода в Лопасной будет отравлена.
Куда именно должны уходить отравители, казак понял, — он прекрасно знал, сколь укреплены все направления лагеря, накопаны ямы и стоят сторожи. Только направление завтрашнего удара было менее контролируемое. Да и река там, Лопасная, а уходить нужно только по реке. Вот и выследил.
*………*………*
Вода! Целая кисть руки чуть ли не по локоть во рту… ведро… вода… уголь. Конечно же активированного угля не было, но я надеялся, что и простой хоть чем-то, но поможет. После мне принесли слабительного и веселье продолжилось. Хотя уж чего я точно сейчас не испытывал, так это веселости.
— Не можно! Худо государю! — услышал я голос Ермолая, который не поддавался ни на угрозы, ни брал денег, но никого не пропускал.
— Пропусти! — повелел я, усталым, болезненным голосом.
И это я еще пытался казаться посвежее. Нельзя было перед подданными показываться в таком виде, но я посчитал за худшее вообще запретить меня видеть. Поползет по войску слух, что я уже помер, так все и разбегутся, а многие к Шуйскому перейдут. Но между Лжедмитрием Вторым и Шуйским… я уже тогда лучше Мстиславского выбрал бы, но придется выбрать Шуйского.
— Государь, ты живой? — спросил Пузиков, первым прорвавшийся ко мне, да еще и в нарушении местничества.
— Остальных зови! — повелел я и постарался принять хоть какую приличествующую позу, что было сложно сделать в окружении ведер с рвотными массами и не только ими.
— Государь! — приветствовали меня и Ляпунов и Шаховской, Осипка, иные.
— Первое — я живой и жить буду дале! Второе — передайте мое воззвание к воинам! — я протянул лист, исписанный мной.
Это была пафосная речь о том, что мы за правое дело, что в Кремле душегубцы и убивцы, что Русь стонет от самозванства и только я, природный царь , смогу царство возродить. Ну и так далее. Как я понял, для понимания людей этого времени, речь была более чем вдохновляющая. Тем более, что я проверял ее ранее на ныне покойном Фроле.
— Третье, — идите и принесите мне сеунч [весть о победе], — сказал я и встал со своей кровати, демонстрируя, что я еще о-го-го.
Как только воеводы ушли, вот так, не разгибаясь, я и рухнул обратно на кровать, так как ноги и в районе пресса схватила судорога.
Мышьяк. Меня травили именно им. Охранник, который передо мной отпил взвара так же корчится от болей. Но случилась еще одна недоработка: ему стали оказывать первую помощь уже после того, как эту помощь я сам себе оказал. Ну не до кого-либо было мне, когда я понимал, что и моя жизнь на волоске и сколь хорошо я смогу прочистить свой желудок, столь прибавлю себе шансов жить. И почему-то жить очень хотелось. Был же шанс, что я попаду вновь в свое время и буду вспоминать случившееся, словно прочитанную приключенческую книгу. Но нет, я хотел жить!
Мне становилось все хуже. Немели конечности, зверски сушило горло, то и дело, случались судороги. Но я нашел в себе силы, чтобы написать завещание. Да, именно так. Я хотел, чтобы моя смерть не породила новый виток Смуты.
Шуйский? Пусть он, один черт, что Романовы, что Шуйские, Мстиславские. Точно не Лжедмитрий Могилевский, или Петр-Федорович-Илейка Муромец. Нет восстанию Болотникова, или еще кого. Пусть власть концентрируется в руках одного человека. Будет внутриполитическая стабильность, найдется и разум, чтобы подымать страну с колен. Но писал, чтобы ни пяди земли, ни шведам, ни польско-литовцам. Писал я еще и призыв к казачеству оставить разбой и пойти под руку государя, стать ему опорой и грозой для людоловов, но не ловить самим людей на землях державных.
Пусть это воззвание и было лишь бумагой, пусть даже печать на ней была истинно государственная, но кто-то, да почитает, а потомки так и оценить должны.
Но это так, на всякий случай. Я боролся за свою жизнь и когда узнал, что мой дегустатор потерял сознание. Я не отчаивался.
— Ерема! — попытался выкрикнуть я, но получилось лишь громко прошептать.
— Государь! — в шатре сразу же появился охранник.
— На кол бы тебя посадить, что допустил такое со мной, да рядом батогами бить зазнобу твою Фросю, — сказал я, силясь улыбнуться, но случилась только корявая гримаса. — Но и не на кого сейчас опереться. Так что вот, возьми. И пока я не помру, а я не спешу на Суд Божий, никому не давай грамоту сию.
Я протянул бумагу и…
*………*………*
Река Лопасна в четырех верстах восточнее Серпухова
24 июня 1606 года.
В войске никто не знал, что государь потерял сознание и сейчас находился при смерти. Нет, напротив, перед воинами говорили бирючи, роль которых выполняли командиры, они зачитывали воззвание царя Димитрия Иоанновича. Воины вдохновлялись, казалось, и лошади били копытами в нетерпении начать сражение и принести вести государю. Вести о победе.
