— А по нашим делам? Ты что-то узнал?
Бобров кивнул.
— С чего начать?
— С самого начала.
— Тогда с Вахваховой.
* * *
За давностью лет подробности узнать было нелегко. Главных участников не спросишь напрямую, а свидетелей уже и не найдёшь. Но Бобров знал, где и как искать, — в Москве имелось немало старых сплетниц с хорошей памятью.
Чуть больше двадцати лет назад князь Голицын был арестован по подозрению в заговоре против императрицы Анны Иоанновны. Его отца тоже обвинили как соучастника и бросили в Шлиссельбургскую крепость, где тот и умер под пытками. Через пять лет князь сумел получить прощение и вернуться в Москву.
Но Голицын ничего не забыл и никого не простил. Умер от отравления князь Одоевский, донёсший властям о заговоре. Был убит на дуэли с неизвестным граф Колычев, курировавший расследование. И ещё многие, о ком уже и не вспомнить. По салонам шептались, что это Голицын хитроумно разделывается с обидчиками, но доказательств не было, и слухи скоро затихли. Тем более что Анна Иоанновна умерла и нашлись другие темы для обсуждения.
К Вахвахову у Голицына был особый счёт — тот, ещё в чине майора, арестовывал отца князя. И ему Алексей Дмитриевич отомстил соответствующе: на жену и маленькую дочь Вахвахова напали, когда они ехали в имение. Девочка, к счастью, выжила, но перелом позвоночника навсегда приковал её к постели.
Горячая кровь горцев в жилах Вахвахова не нуждалась в доказательствах. Опричники одного князя атаковали подворье другого. Говорят, бойня была такая, что весь пол особняка Голицыных был залит кровью. В дело пришлось вмешаться гвардии, чтобы остановить конфликт. Оба кровника были вызваны к Елизавете, и императрица как-то утихомирила вражду. С тех пор Голицын и Вахвахов никогда не здоровались и вели себя так, будто другого не существует вовсе.
* * *
Я выслушал рассказ Боброва, кивнул и задумался. Что же, значит, княжна говорила правду — Голицын страшный человек, мстительный и злопамятный. А в документах Ябедного архива и вовсе писалось, что это он отравил императрицу. Пожалуй, зря я попадался ему на глаза. Нужно было держаться от князюшки подальше, а не заезжать в гости и вести дела.
— Вторая новость, — Бобров кашлянул, привлекая моё внимание, — тоже с ним связана.
— Он и на меня зуб имеет?
— Вероятнее всего. Помнишь, в Муроме тебя вызывал на дуэль дворянчик. Как его… Белов?
— Белинский.
— Ага, точно. Он тебе ещё письмо дал, с которым приехал тип, тот, что провоцировал дуэль и тебя хотел убить.
— Да, было письмо.
— Ты извини, Костя, но я взял его из твоих бумаг. И проверил, куда тянется ниточка.
— Дай угадаю. Кто-то из Голицыных?
— Нет, — Бобров улыбнулся, — из Гурьевых. Но отец автора письма всю жизнь прослужил у князя в опричниках.
— Чем же я не угодил князю, а? Обидел отказом идти в его род?
Бобров наклонился ко мне и понизил голос:
— Ты уверен, что причина в тебе?
— А в ком?
— Шереметева на тебя тоже кто-то натравил. Ты не думал, что месть может быть связана с твоим дядей?
— Ммм…
А вот здесь я задумался. Василий Фёдорович ведь в Тайной канцелярии служил, когда как Голицына арестовывали. И в то же время он был теснейшим образом связан с князюшкой.
Что тогда произошло? Дядя отказался помочь вытащить родственника из застенка? Или сам участвовал в расследовании? А может, он допрашивал покойного отца князя? И не после этого ли случая он порвал с родом Голицыных? Вопросы, сплошные вопросы, на которые у меня нет ответов.
— Спроси Марью Алексевну, — посоветовал Бобров, — она отказалась со мной говорить на эту тему, а тебе, может, и расскажет. Ты у неё в любимчиках ходишь.
— Попробую, Пётр, попробую. — Я потёр глаза, прогоняя усталость. — Полагаю, денег за лошадей мы не увидим?
— Больше чем уверен. Ты не слышал, как цены на коней упали?
— Вроде Александра что-то такое говорила.
— Ха! Значит, не знаешь. Ещё зимой матушка-императрица собрала у себя торговцев механическими лошадьми и спросила. Правда ли, что такие кони стоят в Европе по тысяче рублей серебром, а у нас их торгуют за десять?
— Серьёзно?
— Серьёзнее некуда. Те и плакались, что гнать их дорого в Россию, и умоляли, и даже грозились перестать лошадей поставлять. Елизавета Петровна их чуть на каторгу не отправила! Велела продавать лошадей не дороже полутора тысяч. А ежели дефицит будет, отдаст привилегию на лошадей казённым купцам.
Ой, как нехорошо вышло! Прекрасно понимаю этих лошадников. Я ведь тоже собирался воспользоваться дороговизной механических коней и заработать на них капитал. А теперь сверхприбылей уже не будет, к сожалению.
* * *
Мы ещё немного поболтали с Бобровым, и я отослал его, сославшись на усталость и ноющую рану. Мне требовалось остаться одному и обдумать положение. Цены на лошадей меня не сильно волновали — уже есть идеи насчёт альтернативы. А вот Голицын не давал покоя. Нападки на меня — стечение обстоятельств, случайность или князь действительно решил меня уничтожить? Ответ на эти вопросы зависел от того, кто натравил на меня Еропкиных. И дать его сейчас мог только один человек.
Остаток дня я провёл на кушетке в кабинете. Отказался от ужина и, едва стемнело, заявил Настасье Филипповне, что устал и хочу спать. Она погасила свечи, я укрылся пледом и закрыл глаза. Но засыпать даже и не думал, прокручивая в голове раз за разом план действий.
Напольные часы на первом этаже пробили двенадцать раз, возвещая полночь. Я потянулся по эфирной связи, коснулся Кижа и призвал его. Мертвец явился через пару минут и беззвучно проскользнул в комнату.
— Константин Платонович?
— Дверь закрой поплотней и помоги мне одеться.
Киж выполнил приказание, но молчать не собирался.
— Чего вам не спится в такой поздний час? Слишком темно сейчас для прогулки. Если чего желаете, так я сюда вам принесу.
— Там, куда мы идём, много света не понадобится.
— Могу узнать, куда именно? Я в темноте вижу лучше, буду вас вести.
— К леднику.
Мертвец замолчал, поджал губы и будто бы посерьёзнел. Но хватило его ненадолго.
— Константин Платонович, хочу вам напомнить. Допрос мертвецов можно производить только с разрешения архиерея в письменном виде. Ваш дядя всегда так делал, и вы сами это не раз заявляли в Петербурге.
— А ты подслушивал.
— Работа такая, — пожал он плечами. — Вы же мне почти ничего не рассказываете, а я должен быть в курсе.
— Вот и проверим эту гипотезу в рабочем порядке. Веди давай, Вергилий.
— Кхм… — Киж сердито покосился на меня. — Мне не нравится такое сравнение.
— Хочешь, чтобы я называл тебя Хароном? Нет? Тогда помолчи, мне нужно сосредоточиться.
На этот раз Киж хранил молчание до самого входа на ледник.
— Константин Платонович, очень вас прошу — подумайте ещё раз. Нарушение запрета может выйти вам боком.
— Обойдусь без подсказок. Как я начну, ты встанешь рядом и проследишь, чтобы наш «клиент» не оказался слишком прытким. Сам знаешь, опыта в таких делах у меня нет.
— Как скажете, Константин Платонович. Насколько я помню, мертвецы, которых допрашивал Василий Фёдорович, почти никогда не двигались. Только глазами зыркали и разговаривали. Один раз только покойник ещё ушами шевелил — очень смешно вышло, даже из соседних могил смеялись.
Я покосился на Кижа, а он вскинул руки и натянуто улыбнулся.
— Простите, шучу, Константин Платонович. Мне крайне не нравится то, что вы затеяли.
— Думаешь, меня самого это радует? Всё, работаем.
Киж с порога указал на труп у стены, угадав старшего Еропкина. Покойник лежал на спине, улыбаясь сразу и синими губами, и перерезанным горлом, будто дожидался меня, чтобы отомстить. Ничего, сейчас разберусь, как тебя поднимать, и посмотрим, кто будет смеяться.
