— Что ж делать-то, Господи? — всплеснул руками посадник. — Нешто терпеть молча?
Тут Олег Иваныч не выдержал, в разговор вступился:
— Терпеть, может, и не терпеть особливо, а молчать… молчать нужно! И делать, действовать. Перепись эту, про которую ты, владыко, сказывал, затянуть всячески — дороги плохие да грамотеев мало. На три-четыре лета затянем, а там видно будет. О дьяках да дворянах московских. Есть ведь и в Москве путние люди: Иван Костромич, да Курицын Федор, да Силантий Ржа, да мало ли… Только не посылает их Иван в Новгород. Ему здесь пока не справедливость нужна да и не пригляд особый. Вражду посеять меж жителями да момент выбрать, явить себя спасителем, разогнать вече, свободу новгородскую полностью изничтожить — вот хотение его тайное!
— Верно говоришь, Олеже, верно! — рек Феофил. — Только как пойдешь сейчас против Москвы-то? Ведь новая Шелонь получится!.. Да и православие в чести на Москве… Митрополит Филипп ведь и отлучить может, спаси нас, Господи!
— Да, тут подумать надо.
— И союзников у нас не оказалось в нужный момент, прости господи! — подал голос посадник Епифан Власьевич.
— О союзниках дело говоришь, господине! — встрепенулся Олег Иваныч. — Не трогая Казимира и немцев, русских людей вспомните! Ведь не все они под Москвой ходят. Есть и Тверь, и Рязань, и Ярославль, и Новгород-Северский. Земли эти тоже много чего от Москвы терпят. Терпят, потому как Москва им от татар заступа. А если б с ними сговориться тайно? Хотя бы пока насчет хлеба, чтоб не особо от Москвы зависеть. Скажем, с той же Рязанью или с Новгород-Северским?
Феофил одобрительно кивнул, мол, хорошая мысль. Вот и воплощай ее в жизнь, а уж мы, Новгородская церковь, поможем.
— Придется без одобрения веча все устраивать, — заметил Олег Иваныч, — все ж таки дело тайное. Думаю, тысяцкого мы в это посвящать не будем?
— Его посвяти, как же! — невесело усмехнулся Епифан Власьевич. — Вся Москва знать будет!
— Вот и я о том же, — кивнул Олег Иваныч. — Так, считаю, приказ получил, а?
— Считай, что получил. От меня, архиепископа Великого Новгорода, и от его законно избранного степенного посадника. — Феофил торжественно перекрестил Олега.
Тот ликовал в душе. Поиск союзников, решение хлебной проблемы — первые тропинки в борьбе за свободу и независимость. Честно говоря, Олег Иваныч не рассчитывал так легко уговорить на антимосковские действия Феофила, помнил его прежнюю позицию, когда на Шелони владычный полк так и не выступил против войска Ивана. Но все меняется. И кажется, к лучшему. К лучшему для Новгорода, для Республики, а значит — и лично для Олега, для Софьи, для их друзей, для всех свободных новгородцев.
В приподнятом настроении Олег Иваныч ехал на Торговую сторону, на Лубяницу, где договорился встретиться с Олексахой. Уже затихал Торг. У ближайших церквей — Бориса и Глеба, Иоанна на Опоках, Георгия, Успения на Торгу, Параскевы Пятницы — толпился принарядившийся народ, ждали вечерни. Грызли сушеные прошлогодние орехи, шутили, смеялись.
Привязав коня, Олег Иваныч зашел вместе со всеми в строгий однокупольный храм Параскевы Пятницы. Толстые стены храма создавали внутри приятную прохладу, лампадки перед иконами теплились желтовато-зеленым светом. После вечерни, помолившись за успех нового предприятия, только что обговоренного с высшими иерархами Республики, Олег Иваныч пересек купеческую Ивановскую улицу, полную возвращающегося с вечерни народу.
На Лубянице его уже поджидал Олексаха:
— В корчму зайдем, Олег Иваныч?
— А, пожалуй! Перекусим малость да пару туесов березовицы пьяной тяпнем! Пошли, пошли, Олександр… Там и поговорим да еще, может, и кого знакомого встретим.
В корчме было многолюдно и весело. В распахнутые окна заглядывало оранжевое, клонящееся к закату солнце. Народ заворачивал сюда прямо с вечерни. Испить кваску или чего покрепче, посидеть чуток с друзьями — да и домой. Спать ложились рано, да и поутру у каждого дел было много.
Олег Иваныч с Олексахой пробились к столу, уселись на широкую лавку, взяли березовицы малый кувшинец, миску моченых яблок да пару пирогов с зайчатиной. О делах пока не говорили, все больше так, ни о чем — уж слишком много народу было вокруг. Впрочем, оба они, Олег Иваныч и Олексаха, знали, что толпа эта ненадолго. Чай, скоро все почивать разойдутся, может — уже и через полчаса где-то.
Так и вышло. Утирая усы да бороды, первыми покинули корчму степенные купцы-ивановцы, что торговали с заморьем. За ними потянулся и мастеровой народ, остался лишь тот, кто жил поблизости, здесь же, на Лубянице, ну, в крайнем случае — на Ильина. Ильинских, правда, мало было, все больше лубяницких. Неплохие мужики (Олексаха всех их накоротке знал): мастера по деревянному делу, несколько хмельщиков да пара купцов местного разлива, с ближними посадами торгующих. Сидели чинно, переговаривались о чем-то, лишь иногда негромко смеялись. Глядя на них, Олексаха аж позевывать начал, да Олег Иваныч вовремя в бок толкнул: не усни, мол. Олексаха мотнул головой, пожевал яблочко…
И тут вдруг в притихшую корчму ввалилась наглая хмельная компания. Пошатываясь, встали у входа, загоготали обидно. Корчмаря кликнув, уселись на лавки. Нехорошо как-то уселись, неудобно. Ну, как добрые друзья-приятели-собутыльнички в корчме обычно усядутся? Вестимо, за один стол, друг к дружке поближе. А эти — нет! Двое — на лавку, слева от лубяницких, трое — справа, четверо — по углам, один — вообще у дверей остался. Молодой, нахальный, одет небрежно, бедновато даже. Морда словно у лошади, вытянутая. Все в дверь выглядывал. На стреме, что ли, стоял? А похоже! Вот, выглянул на улицу, затем в угол шмыгнул украдкой, шепнул что-то здоровенному мужичаге…
Тот кивнул. Подошел вразвалку к лубяницким и пнул ногой по лавке:
— Лубяницкие ребятушки-козлятушки рогом землю роют, жито-хлеб не сеют, ума не имеют!
Лубяницкие чуть пирогами не подавились! На их же улице, в их же уличанской корчме, их же и оскорбляет неизвестно кто!
— Ты потише, паря! — вставая с лавки, с угрозой произнес один из мастеров. — А не то быстро тебя проучим. Верно, ребята? — Он обернулся к своим, на секунду выпустив из поля зрения пришлого мужичагу.
Зря отвернулся. Вытащив из-за пазухи кистень, пришлый ловко треснул им прямо в голову мастеровому. Вскрикнув, тот упал на стол, обливаясь кровью. Все произошло настолько быстро, что ни Олег с Олексахой, вполглаза следившие за ситуацией, ни сами лубяницкие не сразу сообразили, что происходит. Никто не ожидал такого. На своей-то улице!
А когда сообразили, повскакали с лавок — и были тут же окружены пришедшими.
— Что, Лубяница поганая, слабаки вы против Славны! — поигрывая длинным ножичком, выкрикнул кто-то из парней.
— Славна? — удивился Олег Иваныч. — Ни одной рожи не знаю! А ты, Олексаха?
— Отродясь не жили на Славне этакие маромои! Косят они под славенских, вот что! Зачем только?
Олег Иваныч потащил из ножен узкое лезвие меча, выкованного оружейниками со Щитной. Потом будем разбираться — кто да зачем. Сейчас не до того, право слово!
— А ну, быстро ножи на пол! — поигрывая клинком, приказал Олег Иваныч шильникам. — И ты, бугаина, про кистень свой не забудь!
Нахалы переглянулись. Видно, ссориться с кем-то из знати — не в их планах. А то, что Олег Иваныч человек не простой, видать и по одежде, и по манерам. Кто-то из парней тоскливо посмотрел в сторону распахнутой двери. С улицы несло холодом. Получив неожиданную поддержку, лубяницкие приободрились.
— Ты еще откуда такой выискался? — презрительно произнес бугаистый мужичага, обернулся к своим: — А вы что встали, псы подзаборные? А ну, режь их!
Издав злобный вопль, он выхватил из-под телогреи тяжелую абордажную саблю. Гм, не очень-то характерное оружие для городского сброда. Интересно, откуда она у него? Купил на немецком судне? Или сам сподобился когда-то пиратствовать?
Пожалуй, последнее предположение и было верным — уж слишком проворно бугай действовал своим страшным оружием.
Широкое лезвие с зазубринами описало в воздухе круг и обрушилось на голову Олега Иваныча.
Слегка уклонившись влево, он пропустил клинок и нанес быстрый удар на излете, целя разбойнику в бок.
Тот оказался вертким. Молниеносно перегруппировался, отпрыгнул назад, снова ударил.
Олег Иваныч парировал удар и, перенеся вес тела на левую ногу, сделал длинный выпад вперед, стараясь поразить противника в грудь, прикрытую холщовой рубахой… Достал! Однако… Что-то противно скрипнуло. Кольчуга! Под рубаху бугая поддета кольчуга! Слишком уж предусмотрительно для пьяной кабацкой драки. Слишком… Да и пьяным его не назвать — холодные, глубоко посаженные глаза смотрели вполне трезво, с этакой расчетливой ненавистью. Точно — бывший пират! Вряд ли он знаком с испанской или французской фехтовальной школой. Балтийские пираты больше перебивались грубой немецкой. Оттуда — частые удары в голову. Ну-ка, давай…
