* * *
Разумным станет на некоторое время (совсем ненадолго, разумеется) оставить Александра Дмитриевича Протопопова с его неотложными делами один на один. Потому как важно привести тот разговор, который состоялся между делегациями союзников и русским Императором в отсутствие министра внутренних дел. Во многом дальнейшие события в министерском кабинете, где проходила конференция союзников, дали понять, что мир никогда не будет прежним.
И это дал понять никто иной, как лично русский Император.
Прямо.
Жестко.
И без обиняков.
Прошла пора заискиваний, увиливаний и недоговорок. Николай не стал тянуть за яйца и сходу взял быка за рога, подхватив поднятое Протопоповым знамя категоричности. Мужества у Николая хватило, стоит сразу оговорится, что русский царь не дал слабину. И отступать тоже не стал — не куда теперь, как оказалось. Да и незачем. К январю 1917 года Отечество оказалось загнано в угол и Император лично убедился, что свою страну он за малым не просрал. Поэтому и не тянул Государь за яйца, за оные он прихватил союзников. И стиснул могучей рукой российского самодержавия.
Когда Николаю все намерения горе-союзников, как на блюдечке предстали, у русского Императора раз — и спали розовые очки. Ну а вместе с ними растворились прежние запретные блоки, кричавшие, что союзники никогда Россию не предадут и не обманут и вообще в Великобритании и Франции сплошь да рядом классные порядочные мужики, желающие нашей стране только одного — добра и скорейшей победы. Не предал же их Николай, не отвернулась от них Россия матушка, так и они ведь не предадут... да?
Пока все эти Милнеры и иже с ним англичане, французы и итальянцы на сухую «переваривали» жёсткий выпад в конец распоясавшегося (по их разумению, понятно) министра внутренних дел Протопопова, русский Государь щедро ливанул бензина в разгорающееся пламя — так, чтобы наверняка. Дабы потом потушить не вышло.
Николай резко поднялся из-за стола, оперся кулаками о столешницу и тихо заговорил, испепеляя иностранцев грозным взглядом исподлобья.
— Значит так, милостивые государи иностранцы. За последние часы я узнал столько о Великобритании, Франции и всех тех, кто называл Россию своим верным и преданным союзником и сообщником, глядя в глаза мне, а значит в моем лице глядя в глаза всему русскому народу, что мне стало тошно и отвратительно. Тошно от всего того, что вы называете по английски care и по французски se soucier. Отвратительно же мне от того, что я верил вам до конца. Зато теперь мне определённо понятно и известно, что мы в России называем все ваши care и se soucier гнусной ложью, отвратительным лицемерием и жутким предательством.
Слова Императора, его практически едва различимый шёпот, расползался в гробовой тишине, установившейся в кабинете министра внутренних дел. Огибал стол, отражался эхом от стен и доходил куда следует — в уши слушателей. Было видно, как на глазах бледнели члены иностранных делегаций. Русский Государь, всегда как правило известный своей неукоснительной обходительностью с собеседниками, дипломатичностью и тактом, теперь вдруг говорит «такое». С чего бы вдруг такие разительные перемены и почему Ники так взбеленился?
Понять бы...
Но судя по лицам англичанина лорда Милнера и француза Думерга, как главных тутошних заводил, подстрекателей и распорядителей, они совершенно не понимали что присходит с царем Николаем. Ну конечно, ещё вчера Государь Император если и не представлялся этим господам, как мягонький охотно мнущийся «пластилин», безвольный к самостоятельным политическим решениям, то уж точно виделся Великобритании и Франции загнанным в угол глупцом. Этаким зажравшимся от собственной безграничной власти и готовым на все, чтобы ее сохранить. А значит глупцом податливым к любым решениям, которые бы устроили Антанту.
Любым решениям, если быть чуточку конкретнее, даже не выгодным большой русской стране и ее народу.
Что происходило с русским царем теперь — вот так с ходу и не понять, но из «ручного», Николай вдруг разом предстал ощетинившимся самодержцем, стоящим на страже интересов своего Отечества. Ни английского казначейства, ни американского доллара, ни французов с их земельными притязаниями, а своего — русского рубля. И своего же народа.
Он как с ума сошёл и было это весьма и весьма неожиданно для собравшихся господ, у которых по такому случаю похоже не имелось должных инструкций.
— Это определённо недоразумение, — попытался заговорить лорд Милнер, когда Государь сделал паузу. И закрякал дальше. — Давайте же не будем столь категоричны и поспешны в своих выводах. Это уводит нас от конструктива и меняет угол риторики, а мы ведь с вами почти договорились по всем озвученным пунктам.
— Поддерживаю лорда Милнера, — присоединился смущенный Думерг и огляделся, поднимая руку и непонятно к кому обращаясь, щёлкая в воздухе пальцами. — Господа, может быть попросим принести нам вина? Ей богу, нам следует самую чуточку расслабиться и остыть, а я обожаю Русское вино. Тем более, времена ныне напряженные, очень легко сделать поспешные выводы и проявить необоснованную неосторожность, которая станет иметь далеко идущие последствия для Антанты в ближайшей перспективе...
За неимением кого-либо, кто мог принести к столу вино (за столом в кабинете сплошь делегаты, понятно, что прислуги нема) с места начал подниматься русский министр финансов, похоже по старой, сформированной привычке решивший немного выслужиться перед представителями иностранного капитала. И дело тут не в знаменитом русском гостеприимстве. Барк от всей души переживал, что сейчас у него из под носа уйдут обещанные внушительные кредиты на миллионы и миллионы фунтов стерлингов, без которых, как искренне полагал министр финансов, российская экономика загнётся и Империи будет объявлен дефолт. И почему Николай относится к этому даже не со спокойствием, а с дерзостью, Пётр Львович очевидно не понимал. Ведь если не на Западе, то где ещё можно взять такие крупные суммы денег взаймы под достаточно приемлемый процент? Поэтому куда проще быстро бегать и низко приседать, потакая хотелкам западным визитёров, чем потом также бегать, но уже с горящей задницей из-за надобности латать бюджетные дыры.
— Раздобыть вина, Государь? Может и вправду выпить, давайте я схожу, — натужно шептал он. — Всяко на пользу делу пойдёт. Бюджет-с у нас, проседает...
Николаю хватило одного искрометного взгляда, чтобы усадить расчувствовавшегося министра обратно на своё место за столом. Ну и привести в чувства заодно.
— Понял... — выдавил Пётр Львович, опускаясь на стул. — Без винца сегодня обойдёмся...
Иностранные делегаты напряглись ещё больше, заерзали на стульях, как будто в жопу у них вставлены колья.
Государь продолжал, набрав полную грудь спертого воздуха:
— Вы, господа союзники, всерьёз возомнили и укоренились во мнении, что честь следует принимать за слабость? И свесили ножки, сев вверенной мне Отчизне на шею? — задался вопросом он. — Так стало быть настало время вернуть все на круги своя и разговаривать с вами в ответ на том языке, который станет понятен вашим правительствам. Потому что сегодня я намерен всех нахлебников с шеи России сбросить. И хорошенечко дать таким пинка под зад, вот этим вот кулаком, — прошипел русский Император, сжал кулак и вмазал им по столу.
Бух!
Делегаты аж поёжились от неожиданности.
Никто никогда не видел Николая столь агрессивным.
— Что вы имеете в виду? — уточнил лорд Милнер, приподняв бровь и первым взяв себя в руки. — Смею напомнить, что у стран Антанты есть зафиксированные документально договорённости и обязательства, которые Великобритания неукоснительно выполняет пункт за пунктом, и которым столь же неукоснительно следует.
— И Франция, господа, и Франция тоже, — вставили свои пять копеек с французской стороны, дабы о другой великой державе между делом не забыли.
