купейные коммуналки, воскрешая архетип советского быта и бытия: вот молодая пара тоже едет в Москву, свадебное путешествие, вот пожилая бабка едет, наверное, к внуку, вот пожилая интеллигентная учительница с дочкой тоже в столицу к родственникам в Москву. Вот снова школьники старшеклассники в двух купе с двумя взрослыми, тоже каникулы. Шумные юные, которых он никак не убедит, что они лет через сорок тоже выйдут в тираж и будут выглядеть как эта учительница или та бабка.
Была, какая-та станция. Стоянка двадцать минут. Проводник сбросил ступеньку, и Черников первый спустился на перрон. Торговцев-лотошников было немного возможно из-за праздничного дня. Женщина в тулупе и валенках продавала жареную рыбу из укутанной в одеяло кастрюли.
В купе продолжался праздник. Черников залез к себе на верхнюю полку и попытался заснуть. Он просыпался и засыпал под стук колес, но ему мешали, несмотря на погашенный свет, то непонятный понятный шорох, то полупьяный смех, стук накатываемой откатываемой двери, отчетливый недовольный голос блондинки: «уже поздно, детское время вышло молодой человек».
Черников мысленно поаплодировал девушке.
Утром, когда Черников проснулся, брюнетка еще спала, сопела напротив на верхней полке, а вот светловолосая Ведерникова сидела чинно за столиком и читала книгу. Ее лицо было свежим и молодым даже при безжалостном солнечном свете.
— Будете чай? — спросила она, когда Черников вернулся из туалета и бросил полотенце к себе наверх.
— Я сейчас принесу. — Не дожидаясь ответа, встала она.
— А хотите лапшу? — предложил Черников, когда девушка вернулась.
— Лапшу?
— Быстрого приготовления.
— Ну, немного попробую…
Черников сходил к проводнику еще за двумя стаканами, потом достал из внутреннего кармана пальто этот презренный пакетик китайской «Мивины», накрошил по половинке на два стакана сухой лапши и из пакетика насыпал приправы также в равной доле, потом все залил водой и прикрыл блестящей оберткой из-под шоколада. Девушка с любопытством следила за кулинарными действиями Черникова.
— И что это сварится?
— Несколько минут.
— Никогда такого не пробовала.
Лена сидела спиной к окну, вытянув ноги на весь диван. И ее ноги в спортивных штанах казались еще длиннее.
Она поймала этот двусмысленный взгляд Черникова, но никак не смутилась. Он чем-то был симпатичен — этот интуристский старичок — своей безобидностью, своей какой-то странностью и не соответствием. А может он напоминал ее дедушку по маме, шутейного фотографа из Ростова, который умер давным-давно.
В наступившем году Лене исполнится двадцать четыре. Высокая, стройная без всякой диеты, немножко медленная ленивая. Удачливая, потому что после войны воспитывалась в состоятельной полной семье старшего офицера. Счастливая, потому что это тоже передается по генам.
— Проанализировав данные по более чем 900 парам близнецов, психологи Эдинбургского университета обнаружили доказательства существования генов, определяющих черты характера, склонность к счастью, способность легче переносить стресс, — сказал вслух Черников то, о чем он подумал, об этой девушке.
— Хотите сказать, что счастье передается по генам? — спросила блондинка после некоторой паузы.
— Сомневаюсь, я думаю здесь все-таки по-другому — вот вы, например, кого-то сделаете счастливым.
— И на долго?
Черников был потрясен ее ленивой рассудительности на грани остроумия.
А Ведерникова снова подумала кто он такой? Что за неподтвержденное иноземное кроится в нем? Ну да любопытство, какая-та склонность к загадке и все это раньше было как-то не про нее. И приключения, в которые всю жизнь пыталась втянуть ее подруга, были на самом деле не про нее, и теперь, пожалуй, в 24 года она, наконец, высвободилась из-под тени Алины и хотела делать то, что сама хотела. И вчерашние посиделки ей были только до любопытного. И вчерашний ухажер (то ли физик, то ли инспектор уголовного розыска) стал ей попросту с какого-то момента скучен, да с того именно момента с какого ему наоборот становилось только интересно. Она, оказывается, была серьезней и проще, и книжки читала и понимала их глубже и искренней, несмотря на то, что была в детстве натуральной блондинкой, а со временем потемнела и потом по привычке продолжала высветлять волосы.
То, что она складно и откровенно рассказала о себе пожилому попутчику, и не тяготилось этой откровенностью — это было ее отложенное соло, оказывается умной и внимательной собеседницы.
Черников неожиданно вышел в Рязани. Он представил, что в Москве нужно будет искать, где остановиться, притом без паспорта, и в самом деле не пойдет же он в ЦК КССС или на Дзержинско-Лубянскую площадь спасать Советский Союз.
Он быстро собрался, сославшись, что хочет навестить рязанского товарища и сгинул в ночь на платформе Рязани 1. Черников попрощался только с блондинкой, соответственно только ей что-то объяснил про рязанского товарища, и она вышла в коридор, махнула ему из окна в последний раз.
Через два часа он уже ехал обратно в Н. на скором «Москва — Красноярск».
Билет он смог купить только на плацкартный. В вагоне было шумно, вонюче. Ресторан был уже закрыт. Он быстро застелил свое верхнее боковое место и забрался на полку. Ему вдруг снова стало уютно и хорошо в одиночестве натопленного, переполненного вагона.
«Вернусь в Н. и бегом к себе в Кишинев» — с этой мыслью засыпал Черников.
Еще двое суток, наверное, бессмысленно потраченного времени, Черников смотрел в окно. Ему уже все приладилось. Ностальгия рассеялась как туман. Узнавание перестало умилять. Он сутки ничего не ел — надоели эти ресторанные борщи и бефстрогановы, и просто было лень идти через два плацкартных и два купейных вагона, и он обходился чаем. Но его постный чай вызывал беспокойство соседей, и они наперебой стали ему предлагать свои разносолы: как-то варенные вкрутую яйца, пирожки, кусок курицы.
Он все-таки расчувствовался, когда маленькая девочка, подталкиваемая родителями, предложила ему пирожок.
Пятого января 1976 года в полдень Черников вернулся в Н.
Он хотел быстрее вернуться в Кишинев. Дубликат ключей от квартиры Семенчука лежал во внутреннем кармане. Он снова шел пешком от вокзала, мечтал о горячей ванне.
Было понимание и ощущение наступившего после праздника будничного дня.
Он сбавил шаг у подъезда и поднялся на четвертый этаж с небольшой отдышкой. Он остановился у двери, прислушался, нажал на кнопку звонка. Ключи держал наготове в кармане, и очень спокойно медленно вытащил их, сразу попал в замочную скважину, легко сделал два поворота.
Ну, да квартира была пуста. Рабочий полдень. Он, сразу не раздеваясь, включил телевизор, пока тот нагревался, снял верхнюю одежду, в которой он по габаритам не помещался в диагональ экрана. Он сначала забросил в телевизор пальто и шапку, потом полез сам в нерасчищенных от снега ботинках. Он уже стоял там по ту сторону
