Царь снова помрачнел.
— А через два года ты отправишь его воевать Черкасы и Канев. А это, между прочим, его бывшая вотчина, которую он спокойно себе возвратит, вернувшись к Сигизмунду. Сигизмунд же его звал и обещал отдать и отдаст, если ты упустишь Вишневецкого. А он ведь много черкесов уведёт. Большое войско. Я бы оставил его помогать Адашеву. Ведь крымский хан не успокоится, чем ты его не умасливай до самой своей смерти, а умрёт он не скоро. И набеги не прекратятся, если им там не поставить заслоны. Такая война, как набеги, не заканчивается никогда.
— И что с ним делать? Он кушать не может, вот как не любит крымского хана.
— Да пусть он его долбит. Не друг хан тебе.
— Мои послы просят османов помочь мне в Польше.
Фёдор покрутил головой.
— Не помогут? — понял царь.
— Не помогут, государь. Больше скажу… Помогут Польше, когда она с Литвой унию подпишет.
— Почему? Обиду затаили?
— Хе! — Попаданец «хекнул». — Обиду! Вот они — точно «кушать не могут», когда думают про тебя. Ещё больше скажу… Никто кушать не может, когда про тебя и про земли твои думает. Даже английская королева, а особенно её купцы. В смуту они земли аж до Ярославля захватят.
— Иди ты! — снова удивился царь.
— Вот так! — разведя ладони перед собой, констатировал Попаданец. — Даны, шведы, — все жаждут даже не отщипнуть, а отломить кусок побольше и по сочнее. Так, что, нет у тебя союзников, кроме твоих воинов и, как не странно слышать, бояр и князей. Так что может быть и зря ты губную реформу затеял. Ведь власти наместников, а значит и твоей, на местах не осталось.
А потому, не спеши рубить им головы.
— Ага… Порубишь им головы, — мрачно пробубнил государь. — Начни рубить одним, другие разбегутся.
— Так ты не руби, а начни казнить их по закону. Напиши кодекс чести, в котором укажи провинности и определи, какие за них причитаются наказания. Хочешь я напишу и составлю? И этот кодекс пусть дума подпишет. Согласуй его с боярами. А лучше, пусть они сами его напишут, а ты утвердишь.
— Не смогут они.
— Смогут. Я составлю, а на думе сей проект предложит кто-нибудь из твоих бояр. И не надо всем рубить головы. Отправляй их оборонять Волгу, Дон, да засечную черту. Тут земли отбирай, там давай. А на Вороне-реке, где лес дубовый стоит, пусть городки ставят и корабли строят. Вишневецкого на сие дело поставь, пусть флот готовит, Азов-крепость брать. А возьмёт, пусть городки по морю ставит и укрепляет. Не дадут османы закрепиться. Флот пригонят. Черкесов туда Темрюковских пересели. Пока не закрепимся в низовьях Дона и не построим флот, Крым нам не одолеть, а если одолеем, то не удержим. А зачем тогда людей терять в таких битвах?
— Разорить врага, тоже победа, — не согласился государь.
— Согласен. Я тебе о том и говорил, про Ливонию. Не лезьте далеко. А разоряйте те земли набегами. Возьмём Полоцк и надо закрепляться на границе: крепости отстраивать, земли людьми заселять. И ещё… Подумай о том, чтобы те земли оставить у тамошних владельцев. Не отдавай своим боярам и князьям. Меньше на тех землях недовольных будет.
— Ну, и наговорил «с три короба». Думаешь, я всё запомню? Напишешь на бумаге, оговорим потом. Ладно! А Басманову-то что не живётся? Он-то куда намылился?
Попаданец, прокрутив в голове то, что когда-то читал про Басманова, уже сожалел, что поддался эмоциям, и пошёл на поводу сплетни, рассказанной Никитой Романовичем и оговорил боярина. Может быть то, что они с царём блудили в молодости и было верно, может быть, и было правдой то, что сейчас Басманов поставлял Ивану Васильевичу девок, но заслуги перед отечеством у Алексея Басманова были огромны. Даже по тем источникам, что сохранились после уничтожения их Романовыми.
— Не скоро сие может случиться. Ажно аккурат через десять лет. А до этого верой и правдой тебе служить будет.
Фёдор замолчал, вроде как не решаясь продолжить. Царь заметил.
— Говори! Что ещё!
— Я тебе одну вещь скажу, только ты не обижайся. Помни, что у меня в голове, — Попаданец постучал пальцем по лбу, — много того, что было написано, может быть, и твоими врагами. Как нарисованная ими парсуна.
— Да, ладно, — царь махнул рукой. — Говори уже. Понял я, что врагов у меня и в настоящем, и в будущем больше, чем друзей.
Фёдор вздохнул.
— Писали враги, что вы с Басмановым не только блудили и девок портили тысячами, но и содомией баловались.
Царь насупился и скривил такую рожу, что Фёдору стало не по себе. Он сам тоже виновато скривился и пожал плечами.
— Извини, государь.
— Так и напишут? — переспросил и вздохнул он. — Вот, мля, борзописцы! На кол бы их. Ну, да ладно. Не было такого. А с кем, с самим Басмановым?
Фёдор снова виновато пожал плечами.
— Извини, государь… С сыном его.
— Федькой? — удивился Иван Васильевич. — Так он же отрок. Ему же девятый год пошёл. Ты и то повзрослее будешь. А, про нас с тобой не писали?
Царь ухмыльнулся.
— Что мы с тобой в баню вдвоём ходим?
Фёдор покраснел и подумал, что надо бы печатанием агитационно-пропагандистских плакатов заняться, хулящих поляков и прочих немцев и восхвалением Царя Ивана.
— Мои сыскари ходят по рынкам и площадям. Говорят, спрашивают. Они ведь купеческие дети и с такими же, как они, у них свой разговор. Ничего зазорного про тебя в народе не говорят.
— Значит, твоя служба уже работает? — удивлённо покачал головой царь.
— Сразу, как только приехали в Москву. Я-то знаю под кого копать… Вот мои соколы и копают не абы как, а в нужном направлении. У каждого по несколько дел заведено на определённые оппозиционные группы. Вот на нужные фамилии и собирают сплетни. Ищут скрытые подходы к знатным дворам.
— Ишь ты! Скрытые! — царь улыбнулся. — Алёшка Басманов у меня любитель подкупить людишек в стане врага. Он их «шептунами» обзывает.
Попаданец мысленно отметил, что Алёшке Басманову шёл уже сорок седьмой год…
— Ты никому не говорил про наш приказ тайного сыска?
— Никому, Федюня.
Царя явно клонило ко сну. Глаза у него «соловели», то сходясь, то расходясь в стороны, веки падали и поднимались с трудом.
— Можно я посплю? — спросил он. — Что-то укатали сивку крутые горки.
— Поспи, государь. И я рядом с тобой тоже прилягу. Тут на коврике. В ногах твоих. Только я рану осмотрю.
Фёдор поправил царю подушки, посмотрел рану. Кровь клей ещё не растворила, но Попаданец решил её перевязать, что и сделал так ловко и быстро, что царь только довольно хмыкнул.
— Надо же, — проговорил он. — Чтобы узнать, какой ты лечец-резальник1, надо было самому получить дыру в чреве. А вдруг бы я тебя убил?
— «Ну, это вряд ли», — подумал Попаданец, но вслух сказал: — Вот-вот! И я о том же.
Фёдор постелил свою шубу в торце царской кровати в ногах. Потом вышел в трапезную и попросил занести взваров и сообщил, что государь «приболемши отдыхать изволят». Слуги занесли кувшины и увидели живого, устраивающегося в постели, Ивана Васильевича, что было для Фёдора очень важно.
Вообще-то он ещё не знал, останется ли он при дворе, или наденет парик, усы с бородой и исчезнет. Не верил он Ивану Васильевичу. Тот был, во-первых — искусным актёром, а во-вторых, имел «семь пятниц на неделе» и «шесть тузов в рукаве». Верить ему и играть против не имело смысла.
Иван Васильевич захрапел сразу. Фёдор сделав вид, что тоже прилёг на шубу, услышав храп, быстро накинул шубу и выскользнул сначала из царских палат, а потом и из самого дворца. Хмель прошёл быстро. Видимо то, что сейчас мозгом Фёдора Захарьина полностью владел пришелец из будущего, включило внутренние процессы в организме и печень вбросила в кровь нужные для расщепления алкоголя ферменты.
У крыльца так и стояла царская санная повозка, запряжённая двойкой рослых лошадей. Он впрыгнул в сани.
— Погнали на Куй! — крикнул Фёдор с ударением на предлоге.
Правильно называть «Немецкую слободу» Попаданцу не нравилось. Особенно в сочетании с предлогом «на». Ну, что такое: «На Кукуй»? Фигня какая-то, зато «на куй!» звучит.
