Наконец удается приоткрыть ее до такой степени, чтобы протиснуться в щель между косяком и дверью. Еле-еле пролезаю, смотрю на освещенный толстыми восковыми свечами предбанник. Радостные крики друзей перекликаются с веселыми женскими голосами.
Но не успеваю подойти к лавке, как радостный шум стих. В голове слышится тихий непрекращающийся звон. Пара секунд – и он прекратился. А следом глаза закрылись. По голове больно ударило, и сознание померкло.
Подошли к концу вторые сутки бодрствования. А понятней не становится. Остается лишь ждать. Время покажет.
Глава 2
Март 1707 года от Р. Х.
Иван Пестерев – Алексей Романов
Первые потуги
Начиная с третьего дня, как я очнулся, прежние друзья Алексея начали странно посматривать. Им невдомек, почему царевич не принимает участия в забавах, столь любимых до непонятной болезни. Плюс ко всему непонятно, зачем были вызваны из ближайших деревень учителя.
Так прошла пара дней, пока ко мне вдруг не явилась (дабы поинтересоваться моим самочувствием, а заодно и тем, почему это я вдруг резко изменил своим привычкам) целая делегация во главе с верхоспасским попом Яковом Игнатьевым. Быть может, я и ответил бы всем им как-нибудь понятнее, придумал бы что-нибудь этакое, чтобы они надолго от меня отстали, но вот когда эти пришедшие с перегарной вонью заморыши начали чуть ли не кричать на меня – вот тут мое терпение лопнуло. Я понимаю, что конспирация и все в этом духе – дело важное, но вот самоуважение для меня все же стоит на первом месте.
В итоге пятерку моих бывших друзей вышвырнули гвардейцы, предварительно наградив каждого из них зуботычиной. На следующий день все пятеро пришли извиняться, но их, естественно по моему личному приказу, не пропустили, оставив околачиваться возле дворца.
Следом за этим неприятным инцидентом наступил черед других, пусть мелких, но все же уязвляющих мое самолюбие случаев. Кои начались с приезда моего номинального воспитателя Александра Меншикова, назначенного таковым самим царембатюшкой…
В один из дней, ближе к обеду, когда был сделан перерыв между занятиями, ко мне в комнату зашел молодой мужчина, одетый по последнему слову европейской моды: в сером парике, темно-синих туфлях, с каким-то бантиком и в темно-зеленом камзоле, поверх которого был небрежно накинут меховой плащ. Легкий прищур глаз и чуть надменная улыбка, говорящая людям: мол, давайте копошитесь, а я посмотрю на вас сверху…
«Алексашка Меншиков, – тут же всплыло в моей памяти. – Вот ты какой, полудержавный властелин, как сказал Александр Сергеевич. Пожалуй, в нем действительно что-то есть», – внимательно приглядевшись к гостю, подумал я, убирая на край стола перо с чернилами.
– Добрый день, ваше высочество, – слегка кивнул он головой, словно сделав мне одолжение. – Я тут проездом в Москве, решил вот своего воспитанника проведать, разузнать, что да как… Может, помощь какая тебе нужна?
Светлейший князь даже не пытался скрыть своего отношения ко мне как к давно списанной шахматной фигуре, в руках которой нет ни силы, ни власти. А если знать о его близости к Петру и пронырливости, его уверенность могла быть вполне обоснованной.
– Наш государь-батюшка изволит тебе проверку знаний устроить… через пару месяцев. Смотри, если все так же будешь с монахами болтать да девок дворовых мять, вломит он тебе, как в прошлый раз, опять неделю сидеть не сможешь.
Сказал и ухмыльнулся, внимательно смотря мне в глаза, ожидая там что-то увидеть. Однако через несколько секунд игра в гляделки прекратилась, Меншиков отвел глаза в сторону, подойдя к открытому настежь окну с видом на площадь.
«Вот урод! – удивился я, глядя на него. – Давненько так со мной не разговаривали, очень давно, еще со школьной парты. Правда, тогда у собеседника был разбит нос и не хватало пары зубов после разъяснительной работы. – Что ж, коли так, он хочет сам…»
– И что из этого? – спросил я, не отойдя в полной мере от его хамского поведения.
– Да то, что опять неудовольствие от царя получишь. Тогда поймешь, что да как…
– А тебе-то какое дело, булочник? – как можно дружелюбней улыбнулся я ему, глядя в краснеющую от моих слов физиономию. – Помочь мне чем-нибудь желаешь?
Быть может, мне не стоило этого говорить, но в тот момент я буквально наслаждался видом краснеющего лица будущего генералиссимуса. Хотя услышать мои слова никто не мог, да и желающих совершить данное действо (при обнаружении, конечно) по головке не погладят, скорее приласкают батогами, к примеру. Но все-таки светлейший князь Ижорский был явно недоволен моими словами, будто до того, как я реквизировал тело прежнего Алексея, царевич не отличался непокорностью и исправно терпел унижения.
«Странно, такого просто быть не может, здесь явно что-то не то. Видимо, Петр последний раз действительно сильно осерчал на сына, если уж фаворит столь пренебрежительно относится ко мне», – сделал я себе мысленную пометку, намереваясь чуть позже обдумать открывшуюся информацию.
Встав со своего места, Меншиков уже было открыл рот для ответа, но, видимо, кое-что вспомнив, тут же его закрыл, лишь зло выдохнув сквозь сжатые до скрежета зубы, прищурил глаза и вышел из комнаты, оставив меня наедине с самим собой.
Говоря о череде маленьких неприятностей, я нисколько не преувеличивал то, чему сам стал свидетелем, порой искренне удивляясь тому, что видели мои глаза. Еще не успела осесть пыль с ботфорт светлейшего князя, почти что вылетевшего из моего дворца разъяренным барсом, как я решил устроить себе перерыв и провести рекогносцировку местности. То есть познакомиться с Первопрестольной лично.
Первым делом я обратил свое внимание на военное искусство, в частности, на открывшуюся пару лет назад Пушкарскую школу, в которой готовили унтер-офицеров артиллеристов. Все же довольно интересно поглядеть, как предки готовили элиту армии.
К моему глубокому огорчению, самих занятий по артиллерийскому делу я не застал – быть может, в силу того, что добрался до школы только к обеду, а быть может, и из-за того, что оные ведутся не так часто, как это требуется. Как я заметил, основное время в школе отдавалось муштре и заучиванию правил. Хотя до петровского устава было еще далеко, кое-какие артикулы, сиречь инструкции, уже существовали, вот оными как раз и пользовались учителя будущих командиров невысокого полета.
Все бы ничего, да и в школе, как я заметил, люди учатся толковые, буквально схватывают все на лету. Но вот методика преподавания была столь ужасной, что мне поневоле захотелось поправить какого-то немца, на ломаном русском языке с горем пополам объясняющего русским солдатам азы обращения с пушками и мортирами. Однако я вовремя сам себя одернул: все же вмешиваться в дела обучения не стоит, раз уж репутация у меня прежнего была не просто плохой, а я бы сказал, аховой.
Ближе к вечеру, когда основные занятия уже прошли, а будущие унтер-офицеры постигали азы математики, я отправился обратно во дворец, думая о том, почему до сих пор в Москве остается только одна такая школа. Если не считать, конечно, Школу математических и навигационных наук, дающую в основном ценные кадры для флота. Да и, честно сказать, преподают в ней преимущественно иноземцы, хотя лучше было бы поставить толковых русских младших офицеров-артиллеристов. Во-первых, им будет много проще объяснить азы артиллерийского искусства, во-вторых, опытом поделиться не менее важно, чем знаниями.
«Хотя, быть может, здесь нехватка офицеров много острее, чем мне кажется», – подумал я, спрыгивая с седла. Ноги нестерпимо ныли, а копчик болел с такой силой, будто по нему проскакал табун лошадей. «Надо подумать над всем этим…»
Рука самопроизвольно потянулась к седалищу, бережно потирая его. Увы, но от прикосновения ладони боль только усилилась и вовсе не желала утихать. «Черт! Когда же она пройдет?» – спросил я сам себя в который уже раз за последние дни. К сожалению, навыки верховой езды не только не передались мне от настоящего Алексея, но и, словно в насмешку, стали столь отвратными, что зарабатывать очки в этой дисциплине мне приходится через боль ягодиц и стиснутые от боли зубы.
