Нынче в «Дзете» вокруг тамошнего инфракрасного Солнца медленно обращается облако пыли, оплавленных обломков, застывших капель металла и золы от пережженной органики — «прокол» шуровал, как сопло исполинского ПВРД, а жар там стоял в полторы тысячи градусов. Так что от человеческого тела на выходе в «Дзету» оставалось меньше, чем от воробья, затянутого в турбину «Ил-96» на взлёте — горсть пепла…
Отвлекаясь от траурных мыслей, я поднял глаза к небу. Больше недели успокаивалась атмосфера — стихали грозы, истощались хляби, расходились облака. Отдыхает планета. Маленький земной шарик…
Я сунулся за руль. «Нива» заворчала, и покатила по склону — кое-где, перекрытый пластами наносов, выглядывал асфальт переулка. А вот парк выкосило напрочь, лишь редкие пеньки торчат, букетясь рваными расщепами.
Я сжал губы. Ничего… Хваткий Вронский из Центрального окружкома клятвенно пообещал высадить тысячи деревьев еще до лета. Причем, не хилых прутиков из питомника, а по новой технологии: спецмашина выгребает «взрослое» дерево в лесу — и пересаживает его в яму, выкопанную, где нужно.
А Вронский, хоть и отличен повадками незабвенного Бендера, более известен иной чертой характера — он всегда выполняет свои обещания. Что и требовалось доказать…
«Нива» ехала зигзагом — мимо верткого экскаватора, разбиравшего гору мусора, круто замешанного на глине и гравии, мимо груженых «КрАЗов», взрыкивавших вдоль набитой колеи, мимо огромного бульдозера, выгладившего целое поле рыхлого грунта, — прямо к стройплощадке на берегу озера.
Всё Ново-Щелково возрождалось, стартуя с «нулевого цикла», но тут, где строился Объединенный научный центр, работа кипела, еще выше поднимая градус.
Глубокие котлованы уже вырыты, и сотни монтажников в одинаковых робах и касках суетились, деловито и целеустремленно выставляя опалубку или проволокой увязывая целые заросли арматурин. Я насчитал восемь «КамАЗов» с крутящимися бочками бетономешалок — раствор тяжко сливался по желобам, смачно плюхался, а работяги, покрикивая и скалясь, уплотняли будущие устои этажей.
Увидав Киврина, я притормозил, и вышел. Под каблуком хрустнула стеклистая корочка, но страху нет — тут радиационный фон не выше двадцати пяти микрорентген в час.
— Шеф! — весело заорал Владимир, одной рукой придерживая белую каску, а другой делая широкий жест в манере Атоса. — Мое почтение!
Я насмешливо фыркнул. Люди, не знающие, насколько глубок и серьезен Киврин, принимают внешнее за суть, не утруждая себя анализом. Да, Володька не изжил в себе нечто мальчишеское, вечно юное, но это лишь основа его всегдашней жизнерадостности.
По моим губам скользнула каверзная улыбочка. Тогда, в Свердловском зале Кремля, чествовали всю мою группу — наши пиджаки или кители украсились скромными с виду золотыми звездочками Героев Советского Союза и орденами Ленина. Эта «раздача плюшек» была хоть и закрытой, но весьма торжественной, и я впервые увидал Вайткуса в мундире полковника госбезопасности со всеми регалиями.
Вечером мы спрятали награды, а Киврин еще пару дней не снимал их, невинно хвалясь, пока Наташа не отобрала…
— Здорово, прораб, — заворчал я, пожимая крепкую и сухую Володькину ладонь. — Прогуливаешь?
— Шеф! — трагически взвыл Киврин. — Как можно? Я тут… это… держу на контроле!
— Держать на контроле здесь — моя обязанность, — сухо заметил я, — а твоя — в Пенемюнде.
— Тебе хорошо, шеф, — заныл Володька, — на Старой площади всё цело, работай себе, да работай! А на берегах Пене скучно, что там контролировать? И так орднунг везде, а у Бадера лапа железная, кому хочешь, дисциплину вправит!
— Ну, тебе же не вправил, — фыркнул я.
— Это он из чувства товарищества! — ухмыльнулся Киврин. — Мы же с ним Герои Советского Союза!
— А в ЦК КПСС такая же скукота, как и в ЦИЯИ, — вздохнулось мне. — Просто работа нужная, и лучше уж я ее сделаю, чем какой-нибудь функционер, вроде Огурцова. Ладно, контролируй… Но учти — Бадер если пожалуется, я те вправлю не хуже Оттовича!
Мило улыбнувшись, я сел в машину и уехал. В ЦК я сегодня не заезжал, и не буду — день и без того выдался сложный, а вечер тоже обещает не быть томным. Сегодня мои «грации» затеяли «следственный эксперимент».
Честно говоря, душу делит надвое — мне очень хочется понять, что же, собственно, произошло в ночь с двадцать первого на двадцать второе октября две тысячи восемнадцатого года. И в то же время я боюсь узнать о себе некую правду, недобрую или просто неудобную.
— Всё будет хорошо, — проворчал я, выруливая на асфальт.
«Нива» в ответ бодро заурчала, и покатила, набавляя скорость.
Вечер того же дня
Московская область, Малаховка
— Bravo tu as gagne et moi j’ai perdu
On s’est tellement aimes on ne s’aime plus…
Чудный голос Мирей Матье рвался с огромного экрана «Рубина», бушуя обидой и мукой. Инна, давняя поклонница прекрасной француженки, сидела рядом со мной. Прижавшись плечом, она шепнула:
— Это в записи! Мирей пела вчера в Ленинграде…
— Ничего, завтра будет повтор, — утешила ее Рита. Дослушав великолепную композицию, она с пультика погасила экран, и громко оповестила: — Наташ! Мы готовы!
— Идите сюда! — донеслось сверху.
Разумеется, я галантно пропустил женщин вперед — они поднимались по крутой лестнице, и мне открывались роскошные виды. Инка, зная мою страсть к мальчишечьим забавам, еще и юбку подтянула, чтобы мне было лучше видно. Наташа хихикнула сверху, выглядывая из-за перил, и весело сказала:
— Заходите в гости к «Исиде»!
Я присел в кресло, с почтением взирая на большой экран — там посверкивал золотом профиль коленопреклоненной богини, раскинувшей руки-крылья, с иероглифом своего имени над головой.
— Итак, девочки и мальчики, — улыбчиво заговорила Рита, — вчера мы выяснили, что, собственно, происходило девятнадцать лет тому… э-э… вперед — с вечера двадцать первого октября до глубокой ночи двадцать второго числа. Выяснили, уточнили, расписали по минутам. Дознание продолжается! Лично мне очень нравится версия Елены фон Ливен — ее сиятельство считает, что сознание Миши-взрослого «подселили» Мише-мальчику не какие-то «гостьи из будущего», а его же сотрудницы из Института Времени! Ну, мы тут с Натой посоветовались… В общем, давайте составим фотороботы тех красоток, что так трепетно любили Мишу в будущем!
— «Но только я в недоуменье: я не слыхала, чтоб любовь могла от ревности зажечься, — томно произнесла Инна, входя в роль. — Родится ревность от любви!»
— Лопе де Вега, — угадала Рита, — «Собака на сене»! Да-а… Лучше, чем Терехова, Диану не сыграть… — затянула она, тут же возмутясь: — И не ревную я вовсе! Просто меня бесит, что я никак не могу понять, кто они, эти девицы из будущего!
— Рит, — улыбнулся я, — если эти коварные прелестницы реально отсюда, то сейчас им по пять годиков!
— Или даже меньше… — проговорила Наташа, задумчиво кивая, и энергично хлопнула в ладоши. — Начнем! Миш, вспомни, как выглядела Лена Рожкова. Или… На кого она была похожа?
— М-м… — замешкался я. — Пожалуй, на Ходченкову, только понежней… И посексуальней. В общем, высокая блондинка — она всегда смотрела прямо мне в глаза, то есть мы с ней были одинакового роста. Длинная шея… Само собой, длинные ноги… Большие, тугие груди — они приятно упирались, когда мы танцевали…
Я выговаривал, описывая приметы, а Наташины руки порхали по клавиатуре, и на экране возникал притягательный образ. Он слегка туманился, меняя формы — округлые бедра перетекали в крутые, ужимая талию. Груди набухали в размере, прямые плечи делались покатыми, круглое лицо вытягивалось в овал.
— Не-ет… — напрягал я память, морща лоб. — Груди у нее не обвисали, они были… такие… круглые. Да, как шары!
— А ты откуда знаешь? — с дурашливой грозностью поинтересовалась Рита. — Эта Ленка… Она что, раздевалась?
— Она гладила платье! — ухмыльнулся я. — В одних трусиках! Чудное виденье! Лена стояла ко мне спиной, ловко водила утюгом… Мы повторяли данные по урожаям в семидесятых, а потом она развернулась ко мне лицом… Прищурила глаза, будто целясь, направила на меня утюг — и он зашипел, пуская струи пара…
