— Ещё чего! — зло хмыкнула Анжелика, — она нашей учёбой никогда и не интересовалась. А Белка ей вообще не нужна. Она отказалась от неё и даже не знает, где она!
— Ну тогда ты ей сама про Белку всё расскажешь…
— Я выдеру ей все волосы! — зло фыркнула Анжелика и стукнула по столу кулаком.
— Нельзя так, — вздохнула я, — она — твоя мама. Она тебя выносила и родила. Дала тебе жизнь. А как там дальше получилось — так и получилось. В любом случае ты не на улице. У тебя есть семья, твои родные брат и сестра рядом. Ты учишься в училище. Есть крыша над головой и еда. Что ещё надо?
— Это всё благодаря тебе… — отрывисто бросила Анжелика и резко отвернулась, уставившись на стенку.
— Не важно, — отмахнулась я, — у тебя всё есть. Поэтому не гневи Бога, Анжелика. А мать осуждать нельзя. Даже если она не права. Потому что это — мать.
Анжелика нахмурилась. По её лицу было видно, что со мной она абсолютно не согласна. Поэтому я добавила:
— Во всяком случае, сначала вам нужно будет сесть и спокойно всё обсудить. Выслушать друг друга. Понять. И только потом делать выводы и решать — осуждать человека или нет.
— Знаешь, тётя Люба, — пристально глядя куда-то вдаль, тихо молвила Анжелика, — я ведь сколько помню себя, всё время мечтала, чтобы стать богатой-богатой и знаменитой. Певицей, на пример. Или спортсменкой. Чтобы про меня все газеты писали и по телевизору показывали. А потом приехать в Америку, на собственном самолёте, в модном костюме. И чтобы мама увидела меня и поняла, что вот я, какая! И чтобы она сильно пожалела, что бросила меня!
Выпалив это, Анжелика вскочила и убежала в ванную. Через миг там послышался шум льющейся воды, которая, однако, не маскировала сдавленные рыдания.
Я покачала головой. Сейчас переубеждать её бессмысленно. Уж слишком много обид накопилось. Поэтому лучшее, что я могу — переключить её внимание на что-то другое.
Вот только на что?
Додумать мысль мне опять не дала Анжелика. Она вбежала на кухню и выпалила:
— А вообще, тётя Люба, я тебя никогда не брошу! Так что не думай! Я не такая, как мама!
Я аж опешила.
— Анжелика, — осторожно, стараясь окончательно не смутить девочку, сказала я, — ты пойми, твоя мама живёт в Америке. Там условия сейчас намного лучше, чем у нас. И поверь, ещё лет десять точно там будет жить лучше. Поэтому тебе бы поговорить с мамой, помириться и остаться там жить. Потихоньку ты перетянешь туда брата и сестру. Поможешь им устроиться…
— Я сказала — нет! — рыкнула Анжелика категорическим голосом, — ни я, ни Ричард, ни Белка — мы тебя не бросим!
С этими словами она вышла из кухни, а я покачала головой. Позиционная война по переубеждению предстояла нешуточной и затяжной.
Ну, да ладно, я и не такие бои выигрывала. Уж с малолетней девчонкой я справлюсь!
Я сидела в «нашей» комнате для занятий английским языком и ждала Пивоварова. Чтобы не терять время, я набрасывала квартальный отчёт по работе. Сдавать ещё не скоро, но, если мы улетим в Америку, нужно успеть закончить. Поэтому я начала пораньше.
— Любовь Васильевна? — в комнату заглянула Белоконь и лучезарно разулыбалась, — я к вам. Нужно поговорить.
— Если только ненадолго, — сдержанно кивнула я и, сдержав печальный вздох, отложила отчёт. — Я жду Петра Кузьмича, он вот-вот должен прийти. Нужно же начинать оформлять документы для виз.
— Любочка Васильевна, не беспокойтесь, я не займу много времени, — проворковала она, плюхнувшись на стул напротив.
Я поморщилась — терпеть не могу такую вот фамильярность. Но делать замечание не стала.
— О чём вы хотели поговорить? — поторопила её я.
Вместо ответа, та полезла в свою безразмерную сумку, немного порылась там и вытащила оттуда плоскую цветастую коробочку:
— Это вам, — ласково улыбаясь, он положила её передо мной на столе, с таким видом, словно это величайшей ценности бриллиант.
— Что это? — удивилась я, рассматривая коробочку.
— Тени, набор! — с довольным видом произнесла Белоконь. — Польские, между прочим, здесь аж тридцать цветов, и все с перламутром!
— Но у меня нет лишних денег, — озадаченно покачала головой я (вот уж чего не ожидала, так это такого).
— Да вы что! Это же подарок! — с жаром воскликнула Белоконь, — под ваши глаза выбирала. И у вас же дома ещё студентка есть. Всяко пригодится! Тем более польские, с перламутром!
И тут я, наконец, сообразила:
— Взятка? — прищурилась я.
— Ну какая же взятка⁈ — слегка занервничала Белоконь.
Она на секунду спешилась, но это не была бы Белоконь, если бы она не умела выкрутиться из любой ситуации:
— Понимаете, Любовь Васильевна, мне удалось по знакомству достать, так я и для вас прихватила. У моей знакомой зять на Польшу ездит. Вот и привёз…
Она посмотрела на меня широко распахнутыми детскими глазами, в которых плескалась лишь лучезарная доброта. Много-много лучезарной доброты.
Но всё дело в том, что жизнь я прожила долгую и очень трудную, и цену вот такой лучезарности и внезапной щедрости я слишком хорошо знаю. Бесплатный сыр, как говорится…
Поэтому я ей ответила:
— Ирина Александровна, за подарок спасибо, конечно. Но я не возьму. Сама я тенями не крашусь, а дочери пока ещё не разрешаю. Рановато ей. Года два она точно краситься не будет. И так кавалеры вьются вокруг. Вы же, как женщина и как мать, должны меня понимать. Поэтому я не могу это взять. Хотя подарок я оценила.
И я решительно отодвинула коробочку подальше от себя, поближе к Белоконь.
Та заметно расстроилась, и, кажется впервые в жизни, не знала, что и ответить:
— Но это же от души… — пробормотала она, делая последнюю, безуспешную попытку.
— Я понимаю, — согласилась я, — и оценила.
Та вздохнула.
Повисла тяжелая пауза.
— А теперь признавайтесь, Ирина Александровна, что вы хотели? — внезапно брякнула я и Белоконь вздрогнула и покраснела.
— А что, так заметно? — тяжело вздохнула она.
— Заметно, — не стала сглаживать углы я.
— В Америку хотела, — хрипло пробормотала Белоконь и понурила голову. — Надеялась, что получится, что вы возьмёте меня.
Я посмотрела на неё и сказала:
— Я вас и так возьму, Ирина Александровна. Даже без всяких подарков. Так что не беспокойтесь.
Белоконь вспыхнула от радости. Поток благодарностей, к моему счастью, пресёк приход Пивоварова с кучей бумаг.
Мы с ним уже около часа сидели над образцами бланков и пытались карандашом заполнять. Это оказалось не так просто. И тут дверь открылась и заглянула сестра Инна:
— Пётр Кузьмич, вас Всеволод Спиридонович на минутку зовёт. Просил только побыстрее, а то он сейчас уезжает в Ивановку, — сказала она и торопливо скрылась.
— Люб, я сейчас, — кивнул Пивоваров и последовал за сестрой Инной.
А я протянула к себе очередной бланк в тщетной попытке разобраться, куда и что там надо писать.
Не успела я сообразить, куда вписывать цифры из паспорта, как дверь опять скрипнула.
— Так быстро? — спросила я, не поднимая головы, — Пётр Кузьмич, как вы думаете, а если вот эту графу не заполнять — они примут?
— Любовь Васильевна! — голос был женский.
Явно это не Пивоваров, и я подняла голову. Передо мной стояла… Рыбина.
— Зинаида Петровна? — удивилась я.
— Нам нужно поговорить! — вкрадчивым голосом сообщила она.
Я посмотрела на дверь в тщетной надежде, что сейчас вернётся Пивоваров и спасёт меня от очередного комплекта польских теней с перламутром. Но он не возвращался.
— Что вы хотели? — вздохнула я, догадываясь о цели визита.
— Поговорить… — завела знакомую пластинку Рыбина.
— Зинаида Петровна, вы же видите, чем я занимаюсь? — я помахала бланком перед Рыбиной. — Разбираемся с Петром Кузьмичом, как правильно оформлять документы на визы. Здесь ошибаться вообще нельзя. Одна какая-то запятая не там и всё обратно вернут. Поэтому поймите меня, я сейчас не могу ни на что отвлекаться.
