Над морем летели, ориентируясь по инерционной навигационной системе. Она давала большую погрешность, по нашим меркам, но нам и не нужна была абсолютная точность. Достаточно было не попасть мимо острова.
До места добрались уже в рассветных сумерках. Восток алел; вертушку подталкивал попутный ветер с суши.
Тревор подключил наушники к радиостанции и передал кодированные позывные.
— Борт эр-бэ-ноль один, — ответила база, — волк зашёл на закат. Гнездо двадцать падать пыльца три пять.
Разведчик довольно кивнул. А потом на острове, прямо под нами, зажглись красные навигационные огни, ведущие на закрытую посадочную площадку в глубине острова.
Аэростат был прозрачным. Это было неожиданно, я был готов увидеть любые другие средства маскировки, вроде защитной покраски, но не такое радикальное решения. Прозрачный материал даже не давал бликов, а внутри не просматривалось никаких силовых структур, вроде шпангоутов.
— Гордость нашего материаловедения, — пояснил Тревор, — особый биополимер, сверхпрочный.
— Впечатляет, — ответил я.
К моменту нашего прибытия аппарат уже готов был к старту, и мы не стали терять время. Тем более что на борту, в гондоле, сделанной из более привычного алюминия, было все необходимое для комфортного полёта, включая даже душ.
Пока мы шли коридорами базы, я то и дело ловил на себе любопытные взгляды служащих. Впрочем, они были достаточно дисциплинированными, чтобы эти взгляды не были слишком уж долгими.
Перед тем, как подняться на борт, я подошёл к Тревору и тихо спросил:
— Люди, которые здесь служат. Ты сам их набирал, верно? Как у них с личной преданностью?
— Они лучшие, — ответил Тревор и посмотрел на меня с удивлением, — а что?
— После того, как мы уйдём, этот мир окончательно изменится, — ответил я, — люди не будут возвращаться. Возможно, запустится биологический цикл. Тут, в изоляции, у них есть шанс сохранить часть технологий, которые помогут построить новую, нормальную цивилизацию. Они могут стать островом знаний.
Выражение лица разведчика медленно менялось от удивления к испугу, а затем к восхищению.
— Ты знаешь, — наконец, ответил он, — я никогда особо не верил в эту мистическую хрень, вроде пророчеств. Но, похоже, ты не зря стал избранным. Ты прав, я оставлю кое-какие инструкции.
До Гор Недоступности было два дня пути. И это были самые долгие два дня вынужденного безделья в моей жизни.
Больше всего я опасался, что Даниилу (или как там его зовут на самом деле?) удастся вырваться. Такая возможность была: войска одной из сторон могли обнаружить пещеру, и… что должно было случиться после этого — не представляю. Скорее всего, он бы кинул все силы на то, чтобы обнаружить нас, и, в конце концов, вышел бы на остров, где базировался прозрачный дирижабль.
Но от этого мир снова должен был поменяться. Я был уверен, что прекращение бесконечных возрождений было связано с тем, что Даниил находился под камнем.
Надеясь обнаружить тревожные признаки, я часами просиживал на радио, слушая передачи на всех доступных мне языках.
В этом мире царил хаос. Кое-где ещё продолжались активные боевые действия, но опустошение первых суток масштабной операции, невосполнимые потери, вызвали растерянность.
Кто-то передавал координаты зачумлённых районов.
Ренегаты с противоположной стороны были готовы делиться сывороткой с теми, кто ещё вчера был непримиримым врагом.
В этом хаосе буквально на глазах рождались новые точки притяжения, будущие центры силы.
Звучали голоса о примирении. Кто-то довольно разумно рассуждал о масштабах потерь; о том, что нужно объединить оставшиеся людские ресурсы, чтобы сохранить подобие цивилизации…
Были и те, кто вещал про конец света и требовал масштабных жертвоприношений Вотану и другим богам.
Появлялись первые признаки раскола не по сторонам, а по языковым признакам. Рождались нации.
Горы недоступности появились на горизонте под вечер первого дня. И даже на таком расстоянии они впечатляли. По моим прикидкам мы летели на высоте восемь-десять километров. На глаз — примерно вровень с некоторыми перевалами. И значительно ниже вершин.
Сами вершины выглядели непривычно. Где-то в нижней трети начинался снежный покров, тот, который на обычных горах формирует шапки. Здесь он формировал «шарф» — потому что выше двенадцати километров ни снега, ни льда уже не было, только голый серый камень, слегка искрящийся в розовых закатных лучах.
— Впечатляет, — сказал я, любуясь горами на главной палубе, — уверен, что мы сможем туда подняться?
— Мы идём на крейсерской высоте, — ответил Тревор, — подняться выше можем — но тогда двигаться будем медленнее.
— Удивительно, — добавила Алина; она тоже была на палубе, — а ведь в прошлом тут кто-то умудрялся воевать… с другой техникой, другим оружием… как?
Мы с Тревором переглянулись.
— Сложно сказать, — ответил я, — может, люди раньше по-другому воспринимали лишения и тяготы.
— Или же легенды преувеличены, — добавил Тревор.
Под утро мы начали подъем. И уже на рассвете увидели Замок.
Я узнал его. Расположение башен, стен и построек было таким же, как я видел. Только это строение было новым; оно высилось на фоне чёрного неба во всей первозданной чистоте бело-серого камня.
Гондола была герметичной, но самостоятельно дышать снаружи, конечно, было невозможно. Более того — перепад давления даже в кислородном аппарате был бы очень опасным для здоровья.
Поэтому на борту аэростата были специально изготовленные скафандры, наподобие космических. Они были серебристыми, чтобы лучше сохранять тепло — всё-таки тут был не вакуум, как в настоящем космосе, который сам по себе является прекрасным изолятором. В ранце за спиной находились кислородные баллоны и довольно тяжелая аккумуляторная батарея, которая питала системы связи, рециркуляции и резервную систему обогрева. Она включалась тогда, когда заканчивался запас тепловой энергии в химических грелках.
На самом скафандре было закреплено оружие — тяжелый пулемёт, специально модифицированный для эффективной стрельбы на большой высоте с подствольным гранатомётом, и запас боеприпасов к этому оружию.
Всё это хозяйство, конечно же, довольно много весило, и я беспокоился, потянет ли Алина. Но, как выяснилось, она была куда крепче, чем можно было подумать, оценивая внешне её изящное сложение.
Сложнее всего было причалить к горе. Башни с острыми крышами представляли опасность для оболочки аэростата. А ещё тут дул довольно сильный ветер, с которым едва справлялись движки аппарата.
В какой-то момент я даже решил, что нам придётся прыгать, оставив аэростат дрейфовать. Но Тревор справился, удачно сбросив груз с якорем, закрепившийся в глубокой расщелине между внешней стеной замка и многокилометровым обрывом.
Чтобы попасть вниз, мы воспользовались фалом, который спустили вниз со специальным свинцовым грузилом.
Это было непросто, даже со специальными карабинами. Ветер беспорядочно бросал из стороны в сторону и закручивал вокруг фала, рискуя его запутать. Но мы справились.
План был простой: найти огнеглазую тварь. Прикончить её из пулемётов — если получится, или сбросить в пропасть, если она будет регенерировать так же быстро, как Даниил.
Пока она будет подниматься, нужно успеть освободить товарищей, которые — я уверен — томились под тоннами камней в подвалах замка.
У меня не было уверенности, что мы впятером, в тяжелых скафандрах, справимся с камнями, поэтому я также захватил с собой заряды направленного взрыва, которые должны были помочь решить эту проблему.
Как только мы ступили на аккуратную каменную мостовую, устлавшую внутренние пространства замка, я снова почувствовал, будто камень живёт своей странной жизнью; будто он тёплый и едва заметно пульсирует.
— Мне как-то не по себе… — сказала Алина по внутренней связи, — будто оно живое, и сейчас меня сожрёт…
— Понимаю, — кивнул я, — там было очень похоже.
