— Михаил Николаевич, в последней фразе я услышал некую иронию. Или я ошибаюсь? — Обручев посмотрел меня настороженно. Я никогда ранее не позволял себе иронизировать по поводу армейских дел и, тем более, армейской доблести.
— Да нет, правы вы, правы. Скажу честно, чем я озабочен. Вы уже в курсе того, что получен бездымный порох и над ним идут работы по усовершенствованию. Пока что первые результаты. Но… Даже на винтовке Бердана мы получаем результат прицельной стрельбы около километра. Более тысячи шагов, куда как более! В новой войне приказ «Стоять и умирать» будет считаться не доблестью, а преступлением. Плотность только ружейного огня перевернет наше представление о войне как таковой. А наши генералы готовы к предыдущей войне. Н-да. И нам предстоит все это болото…
— Государь, вы ставите серьезные задачи, а говорите столь уверенно, как будто видите эти войны будущего. И вам не страшно?
— Честно говоря, Николай Николаевич, страшно. Очень страшно. Но… Как и положено артиллеристу — главное, увидеть цель, а поразить ее уж найдем как. Простите, отвлекся. Так вот, структуру Генерального штаба я вижу так: четыре управления. Первое — Оперативное. Второе — Организационно-мобилизационное. Третье — Военных Сообщений, и четвертое — Аналитическое, в него кроме Статистического, будет входить и Главное Разведывательное Управление, о его структуре и функциях мы уже с вами говорили. Отдельно надо выделить Научно-уставной отдел.
Я взял небольшую паузу и выложил перед Обручевым схему того, как я это вижу. Я воспроизвел по памяти структуру Генштаба РККА после реформы 1924 года. Тут было расписано почти все, что мне было нужно на данный момент. При этом важнейшей идеей стало четкое разграничение функций Военного министерства и Генштаба.
Да, отдых мне сегодня только снился… И мы склонились над схемой… Уточняя, что-то меняя, карандашом выписывая фамилии тех, кто мог занять ту или иную должность. Этот день закончился как всегда, раньше, чем закончил работу. Домой я вернулся за полночь.
[1] Любимым занятием многих дипломатов было угадывать по развешиваемым портретам предков политику нового императора.
Глава двадцать седьмая. Отбросы…
Глава двадцать седьмая
Отбросы…
Санкт-Петербург. Петропавловская крепость
Март-апрель 1880 года
Настоящих героев делает тяжёлый труд и цельность
характера
(Хоуп Соло)
Полковник Мезенцев
Трудно работать с этим контингентом. Трудно, но надо. Как только ранение затянулось, и врачи дозволили мне ходить, состоялась беседа моя с Государем, Михаил Николаевич опять высказал свою признательность в спасении не только себя, но и семьи. Как следовало из показаний англичанина Фиппса — нападавшие имели намерение проникнуть в дом и извести всю семью вероятного претендента на престол. Кандидатуры слабовольного коррумпированного Константина или еще более коррумпированного и слабовольного Николая их устраивали намного больше, в том числе, в качестве регентов. Бесед было несколько. Мне казалось, что Государь присматривается ко мне. А после состоялся тот разговор, который и решил мою судьбу. Государь решил создать Службу Императорской Безопасности. Пока что не было у нее руководителя, и все подразделения службы подчинялись на прямую Государю. Состояла она из трех Комиссий. Комиссия Надзора. Комиссия Сообщений. Комиссия Исполнения. Каждый из руководителей имел право на круглосуточный доступ к императору. Я Комиссар-3, и на мне лежит исполнение самых сложных поручений монарха. Причем и таких, о которых нельзя писать в мемуарах. Чин полковника я получил авансом, перепрыгнув подполковника, который мог бы получить по выслуге, если бы были засчитаны годы отпуска. Итак, комиссия Надзора — это люди, которые очень аккуратно будут контролировать самые-самые верха: и Романовых, и высших чиновников, и работу жандармов. Для всех это 1-я комиссия СИБ. Кто ее руководит даже я не знаю. 2-я комиссия СИБ — Сообщений, это своеобразная курьерская служба. Даже не фельдегеря. Бери выше. Через эту службу проходят письма и устные приказы государя особой важности или секретности. 3-я комиссия — за мной. У меня два отдела — внутренний и внешний. Пока сотрудников кот наплакал. И для выполнения некоторых деликатных поручений приходится работать с местным контингентом, как сказал Государь, на этом этапе без аборигенов не обойтись. Вот только следов оставлять нельзя. Никаких. Но тут скрипнула дверь. В допросную доставили молодого человека, студента, у которого еще и борода не образовалась. А вот усы уже носит. Голову покрывает густая шевелюра волос. Одет опрятно, аккуратно. Несмотря на то, что его доставили из мест не столь отдаленных, чувствуется, что превратности судьбы его не сломали. Да и что тех превратностей?
— Абрам Липманович Бак? Не так ли? — спрашиваю, пристально вглядываюсь в глаза молодого человека. Интересно, что такого в нем нашел Государь?
— Трудно себе представить, чтобы вы увидели тут кого-то другого. — отвечает. Он и на допросах был дерзок. И вины за собой не признавал, да и было той вины… — Позвольте узнать, кому я понадобился так срочно, чтобы
вытаскивать
меня
из ссылки
в Бахмуте и сюда, в крепость?
— Полковник Мезенцев.
— Жандарм?
— Что-то вроде того. Только жандармы — это цепные псы режима. Как любите вы, революционеры, говорить. А я — цепной пес Государя.
— Опричник, получается? Так опричнику метла положена.
А он еще иронизирует. Да, дерзок, так о нем и писали. Впрочем…
— А еще голова пса или волка. Лучше волка. Но захотел я видеть вас потому, что судьба твоя, юноша (а молодому человеку двадцать три всего) заинтересовала почему-то императора Михаила Николаевича, почему, не знаю. Но сказал мне Государь: «Такой талант пропадает! Занимался бы наукой, им бы вся Россия гордилась». Не скажите, каковы ваши заслуги в науке? Ась? Пока никаких? Вот-вот. Вы бы определились, Абрам Липманович, что вам по душе — путь научного познания или путь профессионального революционера. Я ведь вижу, вы — перфекционист. Вы что-то плохо делать не будете.
— Не научен. Если что-то делать, так делать на совесть.
— Вот-вот. Хотите скажу, что будет в итоге? Вот станете вы профессиональным революционером. Сейчас в моде террор. Абсурдная идея, что с властью можно говорить с позиций силы. Вы человек талантливый, что-то придумаете, какой-то дерзкий экс. Но ведь все равно вас найдут. И что тогда? Каторга или петля. И забвение. Вы ведь в Бога не верите?
— Не верю. А помнить меня будут долго. А когда царизм падет, верю, что всем героям поставят памятник.
— А вашему телу, разлагающемуся в сырой земле, какое будет до этого памятника дело? Душе, да, душе другое дело, ей бы приятно было бы. А так, раз души нет, то вашему трупу все равно будет, разве не так?
— Допустим…
— Хорошо. Теперь второй вариант: вы занимаетесь наукой. Серьезно занимаетесь. Защищаете диссертацию. Получаете лабораторию. Делаете открытие, находите метод лечения, который спасет сотни или тысячи жизней. Получаете заслуженную славу, общественное признание ваших заслуг. Но ведь не это главное — ваш метод будет продолжать жить и спасать людей и после вашей смерти. О вас забудут, а ваше открытие будет работать на благо всех людей! Вот вам и истинное бессмертие. Как такой вариант?
— Но как же несправедливость? Я же вижу…
— Я не буду вас агитировать, молодой человек. Несправедливости много, это правда. Но криками, беспорядками и бомбами их не исправить. Насилие порождает насилие. И ничего более. Бойтесь людей, которые обещают установить благо для всех. Чаще всего они готовы всех ради несогласных ради сего блага перевешать. И, чтобы закончить наше знакомство — вы вольны идти на все четыре стороны. Вот документ об освобождении. Да, как видите, вербовать вас в тайные агенты никто не собирается. Даже слова брать, что не будете заниматься революционной деятельностью, не буду. Вам разрешено продолжить обучение в любом университете. Вот тут моя визитка. Если у вас возникнут недоразумения по учебной линии — обращайтесь. Помогу. Тут еще чек от Государя. Это стипендия. Если вы соизволите все-таки заняться наукой, Михаил Николаевич будет следить за вашими успехами. Он обещал.
