— Да кому они нужны? Кто за ними смотреть-то будет? — Насупился Серый.
— Будуть! Особенно когда начнется уборка, а машины все стоять! И чего тогда?
— Да ничего не будет! — Махнул рукой, Серый, — а как раньше было? Все как-то колхоз выкручивался и щас выкрутится.
— Нет, Пашка, — отрезал Степаныч, — отвечаю я тебе отказом. Не будем мы запчасти на сторону со складу продавать. Ну! К чертовой матери!
Пашка нахмурился. Раздул ноздри своего тонкого носа.
— Ну и брехло ты, Степаныч.
Степаныч, который отвернулся уж к бочке, выдать Пашке масла для заднего моста, аж замер. Оглянулся.
— Чего ты мелешь?
— Брехло ты, дядя Егор. Брехло, и никто больше.
— Ты что, сученок плетешь? — Пошел Степаныч на Серого, — да если б ни я, сидел бы ты после своей колонии за три копейки! Никуда ж брать не хотели, если б ни я!
— Ну-ну, — ближей ни шагу, — Сгорбился Серый, — ни то я за себя не ручаюсь!
— Бить будешь⁈ Дядьку родного⁈
— Да почем мне такой дядька нужен, что слова своего не держит? Ты чего мне говорил, когда я в станицу переехал⁈ Что будешь помогать и нас с мамкой и братом на произвол судьбы не бросишь!
— А что? — Крикнул ему Степаныч, — бросаю⁈ И в гараж тебя устроил, хлопотал, и копейкой, ежели что надо, помогаю! Это ты лезешь куда не просют! Везеде свой нос, в сомнительные дела суешь!
— Тише, не ори, — Сказал холодно Серый, — гараж полный людей уже.
— Неблагодарная твоя рожа! — Плюнул Степаныч.
— Неблагодарная? — Серый нахмурился, — это ж кто кого благодарить должен?
— Ты чего паршивец, плетешь? — Побледнел Степаныч.
Серый злобно зыркнул по сторонам. Приблизился к Степанычу и одним махом схватил его за грудки. Механик испуганно заглянул в Пашкины потемневшие глаза.
— Ты вспомни, из-за кого я в колонии для малолеток оказался? Кто меня надоумил отца зарубить?
— Да ты что такое плетешь-то? — Округлившимися, полными ужаса глазами смотрел Степаныч на Пашку.
— А что? Забыл, как все было? — Холодным зловещим полушёпотом говорил Серый, — когда ты приехал на Новый год к нам в гости, а папка пьяный мать побил. Сеструху твою! Как мы разняли в первый раз его с мамкой. А потом с тобой стояли на дворе, курили. И ты мне сказал, что убил бы его, папку, значит. Да только не хватает у тебя смелости!
У Степаныча сперло дыхание. Он не знал, что сказать. Просто слов не находил.
— А как через полгода все повторилось, на папкином дне рождения, ты ж тоже там был. Видел, как отец на маму бросился. Видел, как я топор с завалинки хвать! И на него! Видел ты все, да не остановил… Никогда ты моего папку не любил, а сам прибить боялся. Моими руками ты его зарубил.
Пашка бросил Степаныча.
— Пусть папку никто не любил. Пусть был он сумасбродный, — отошел Пашка в сторону, переводя дыхания, — но твои слова меня на убийство надоумили. Моими руками, — показал он свои сухощавые пальцы Степанычу, — моими руками ты мамку решил от бати избавить. И моей судьбой.
Степаныч прислонился к стеллажу. Что-то на нем громко брякнуло. Сам же механик тронул пальцами колотившийся висок.
— И потому, — холодно ответил Серый, — не я тебе за помощь должен, а ты мне по гроб жизни. Понял? Не позволю я своим в колхозниках ходить. Выведу в люди.
Пашка без разговоров сам набрал себе масла и вышел из склада.
Очень неприятны были эти воспоминания. Ехал он в гараж и переливал в голове, что может зря так с дядькой жестко поступил. Надоело ему гонять весь день эти мысли, и Пашка решил:
— А пропади все пропадом! Никто меня виноватым не заставит себя признать! Хватит! Повинили уже и на суде, и в колонии. Вся моя вина там и остался…
Уже стемнело, когда Пашка поставил свою машину на место. В гараже было мало людей.
Пашка нахмурился, когда увидел, как Землицын выбирается из Белки. Неужто уже выдали машину?
Пашка плюнул, глянул, не стоит ли дядькин москвич на своем месте, у склада с запчастями. Гордость не позволила Серому пойти к дядьке, просить, чтоб тот домой отвез. Потому пошел он пеший.
— Э! Серый! — Раздался за спиной Пашки свист. Он обернулся.
Шел к нему решительным, широким шагом Землицын. Пашка сначала испугался, но быстро совладал со страхом. Волей натянул на лицо нахальное выражение.
— Чего тебе?
Землицын не ответил. В три шага оказался рядом. А потом лицо Пашкино прострелила тупая боль. В глазах все поплыло, и что-то сильно ударило в копчик.
Когда Пашка открыл глаза, то понял, что лежит на земле. Тронул лицо, ощущая, как набухает под пальцами ударенная челюсть.
— Дядьку своего до больницы довел, — сплюнул Землицын, — до инсульта своими склоками да интригами. Молись теперь, коль верующий, чтоб жив он остался в больнице-то.
Землицын обернулся, пошел к выходу. Пашка провожал его ошарашенным взглядом.
— А по роже получил, — бросил Игорь через плечо, — за масло. Увижу еще раз, что к машине моей полезешь, отделаю сильнее.
* * *
После происшествия с Степанычем прошло несколько дней. Был понедельник, а к середине недели должна была начаться уборочная страда. В гараже полным ходом шли подготовки к уборке. Что касается самого механика по выпуску, то врачи в районе спасли его. Вот только работа Егора Степановича в гараже до сих пор была под вопросом. Непонятно оставалось, как он восстановится после такого тяжелого инсульта.
У меня же была другая напасть. Завгар разрешил мне кататься на Белке. По его словам, приказ об этом еще готовился, но раз уж так все обернулось, я могу ездить на ней и сейчас.
После того, как стал я кататься на Белке, ожидаемо, шоферы принялись меня сторониться. Проявлялось это сначала не сильно, и потому я даже и не заметил. Но вот сегодня… Сегодняшним днем они меня доконали. Но об этом позже.
— Слышь, че скажу? — Начал завгар, когда я утром понедельника зашел в кабинет за путевкой.
— Ммм?
— Пашка Серый написал на тебя жалобу, — сказал Федотыч, — будет товарищеское разбирательство в колхозе по этому поводу.
— А чего тут можно было еще ожидать? — Сказал я, — пусть хоть десять жалоб напишет. Заслужил он по морде-то.
— Я вот думаю, — меланхолично поднял глаза Олегыч от моего путевого листа, — что погорячился ты, Игорь. Не стоило тебе его бить.
Олегыч глянул на завгара, как бы ища своим словам поддержки, однако дядя Миша промолчал.
— А я и не горячился вовсе, — пожал я плечами, — сознательно я ему в морду дал. Потому как считал, что заслужил он того.
— Ну вот, — вздохнул Федотыч снова, — придется теперь перед комиссией объясняться.
— Объяснюсь.
— Вот твоя путевка, молодой, — протянул мне лист Олегыч.
— На току работа, — прочитал я поручение, — ну ладно.
— А когда комиссия с колхоза приезжает? — Олегыч обратился к завгару.
— Да часам к десяти должна, — завгар посмотрел на часы, — приедут глядеть машины перед страдой.
— Ревизионная комиссия в этом году лютует, — вздохнул Олегыч, — все торопится куда-то торопится. Чего-то все высчитывают.
— Да вот, — продолжил Завгар, — ходют слухи, что че-то в колхозе не сходится дебит с кредитом. Вот и ищут.
— Так, — рассмеялся Олегыч, — сам знаешь, как оно у колхозников бывает. Все вокруг колхозное, все вокруг мое.
— Да не. Там что-то по-крупному у них, — покосился на меня глазом завгар, — говорят связанное с армавирским делом.
Послушав их немного, я вышел во двор.
Белка стояла долго, и сегодня, перед тем как выйти в рейс, я хотел хорошенько осмотреть свою новую машину. Глянуть, есть ли болячки, в каком состоянии находятся узлы машины. Нужно мне ее знать, чтобы удобно было работать. Свой пятьдесят второй я уже неплохо выучил. А тут вот новая Белка надо и ее нутро узнать получше. Потому решил я перед рейсом устроить короткий осмотр.
— Слушай, Титок, — подошел я к молодому шоферу, — Здорова!
— И тебе не хворать, — Титок поднял на меня маленькие темные глаза. Поднялся от колеса. Заглянул в показания тонометра.
