— Вот это и есть — ересь жидовствующих, — потыкал в царя пальцем Фёдор.
Иван Васильевич нахмурился.
— Ты, что это, Федюня, в царя перстом тычешь? Да ещё и прилюдно!
— Прости, государь.
Фёдор сделал вид, что упомянутым пальцем что-то стряхнул с царского платья и «вытер» о своё.
— Птичка какнула, — сказал он серьёзно.
Царь фыркнул, едва сдержавшись, чтобы не рассмеяться.
Въехали в Коломенское. Подъехали ко дворцу. Князь Темрюк с сыновьями и дочерьми стоял за балюстрадой балкона, крытого крышей. Царь с Фёдором подъехали прямо к парадному крыльцу, продефилировав мимо балкона с гордо поднятыми бородами. На крыльце стоял удивлённо взирающий на Фёдора князь Михаил Иванович Воротынский, исполняющий функции Коломенского дворецкого.
Удивление Воротынского ещё больше усилилось, когда и вверх по ступеням крыльца, прямо по красной ковровой дорожке царь и Фёдор стали подниматься вместе, почти нога в ногу. Он заволновался и махнул рукой хлебному стряпчему, показывая, чтобы нёс ещё один кубок. Воротынский знал, что царь с дороги предпочитает прохладную клюковку, жбан с которой, прикрытый крышкой с ковшом в прорези, стоял тут же на крыльце.
— Испей, государь, водицы с дороги. Как ехали? Хорошо ли, плохо ли?
— Хорошая дорога была. Князю принесите кубок, — сказал царь, не притрагиваясь к поднесённому ему кубку.
— Послал уже, великий государь, — спокойным голосом сказал, чуть склоняя голову, Воротынский, сильно удивляясь, что «Федюня» вдруг стал князем.
Никита Телятевский выскочил на крыльцо с таким же, как и первый, серебряным кубком, и, самолично зачерпнув половником питья, плеснул его в новый кубок и подал Воротынскому. Царь к тому времени свой кубок взял, и потому Воротынский, приняв от Телятевского «здравницу» передал её Фёдору. Царь выждал момент и придвинул свой кубок к Фёдюнинскому. Кубки встретились с металлическим звяканьем, и питьё выплеснулось навстречу друг другу.
— Здрав будь, Фёдор Никитич! — сказал царь-государь.
— Здрав будь, Иван Васильевич! — громко сказал Фёдор.
Об этом они не сговаривались, но как два профессиональных артиста неплохо сыграли экспромтом.
Сцена была сыграна великолепно. Зрители на крыльце, на балконе и в партере смотрели на актёров, раскрыв рты. В воздухе зудели мухи, а в небе щебетал всё тот же жаворонок. Не озираясь на зрителей оба соправителя земли Русской вошли во дворец.
— Помыться с дороги нам с князем! — приказал царь.
— Всё готово в мыленке, государь.
— Ладно.
— И чистое моё прикажи принесть слугам моим, Михал Иваныч.
— Фёдор Никитич теперь соправитель мой, скажи всем. И пусть указ сейчас напишут. Дьякам скажи и печатника призови. Помоюсь, сразу подпишу указ-то.
— Указ о чём, государь?
Иван Васильевич, внимательно посмотрел на дворецкого.
— Указ о назначении боярина Фёдора Никитича Комнина князя Готии1 моим соправителем всей земли русской.
— Комнин? — удивился дворецкий. — Он — Комнин? Потомок императора Византии? Кто сказал?
— Он — потомок императора Трапезунда Алексея Четвёртого Великого Комнина, от которого происходили Сефевиды и Великие Моголы.
— О Господи, Боже правый, — перекрестился Воротынцев. — Есть подтверждение?
— Есть роспись рода, Михал Иваныч, не сомневайся. Я сам видел. И подписан, и опечатан не кем иным, а Давидом Великим Комниным — последним императором Трапезунда, и Александром — последним правителем Готии. В родословце указано, что его предок князь Готии Стефан выехал из Крыма в Москву в 6911 (1403 г.) имея посольские грамоты и от Готии, и от Трапезунда к прапрадеду моему Великому князю Московскому и Владимирскому Василию Дмитриевичу.
Судя по всему, Иван Васильевич неплохо знал историю и родословную великих родов, что так легко оперировал именами и датами. Даже попаданец с его исключительной «оперативной» и «долговременной» памятью сразу не сориентировался о чё и о ком говорит государь. Но, скорее всего «экспромт» был царём продуман за время пути и хорошо подготовлен. Попаданец мысленно ему аплодировал и всего лишь держал «покер-фэйс».
— Его ближайший родич Ховрин-Головин Михал Петрович, передал Фёдору Никитичу права на титул князя.
— Матерь Божья! Мишка Ховрин — внук императора Трапезунда? А чего молчал? За место не дрался? Ох ты, Господи, а я его как-то за бороду оттаскал.
Воротынский снова осенил себя крестом.
— Надобно прощения попросить. Где он сейчас? Давненько его не видно!
— В Александровском порядки наводит. Ты веди нас в мыльню, Михал Иванович. И за вещами князя пошли.
— Тихон служивого зовут. Он у крыльца стоять должен с конём.
— Значит на конюшне уже. Пошли, государь. Гаврила! — крикнул он стряпчего с платьем. — Найди на конюшне Тишку — служивого княжеского — и затребуй у него чистое платье для князя. Быстро, смотри!
В мыльню спустились по двум лестницам в подклеть, пройдя по первому этажу длинным, освещённым свечами, коридором.
Царь обратил внимание на взгляд попаданца, брошенный им на канделябры, и извинился:
— Не довезли сюда лампы твои.
— Ага, как обычно. Сапожник и без сапог.
Иван Васильевич воззрился на Фёдора, потом рассмеялся.
— Так оно и есть. Не много ещё у нас ламп. Тому дай, этому дай…
— Ламп достаточно, стекла чистого не хватает. Кинулись сейчас все окна как у тебя во дворце на Воробьёвых ставить, вот и льют мои стекольщики плоское стекло. За дорого продаём. Деньги зело, как потребны. А тут у тебя, гляжу, мутное стекло стоит. Белое, но мутное.
— Я тут редко бываю.
Он неуверенно кашлянул в кулак.
— Да, сейчас твоя забота станет — стёкла вставлять. Тут и крышу править надо, и полы кое-где прогнили. Старый дворец. Ещё дед ставил. Он большой. Тут за сто лет столько пристроили. Не рушь, смотри. Что надо — правь, но всё оставь, как было и как есть.
В голосе Ивана Васильевича послышались трагические нотки. Фёдор с надеждой в голосе шепнул:
— Может передумаешь?
Царь отрицательно покрутил головой.
— Да ну его это царство! Они прельстили меня, что конец света вот-вот настанет, а я мессия и вот-вот полечу на небо к Христу строить царство божие на небе. Вырос когда и почитал книги, послушал Грека, других старцев на Белом озере, понял, что… Да, что говорить. Всё ведь сам мне сказывал. Пошли скорее. Задница вспотела…
Они не парились, а лишь хорошенько помылись, нырнув в кадушки с приготовленной слугами водой. Слуги же и потерли спины обоим соуправителям, и обтёрли их разогретыми сухими полотенцами. Одевались в казённом гардеробе — огромной комнате зставленной сундуками и вешалками с платьем и обувью.
Царь надел своё парадное платье с жемчугами и каменьями. Фёдор надел синий тонкий на подкладе длиннополый шёлковый камзол с вышитыми золотыми и зелёными нитями цветами и птицами и тремя накладными карманами. В грудной карман Фёдор вставил зелёный шёлковый платок.
Свободные такого же цвета штаны с зелёными ломпасами. поддерживались широким кожаным ремнём с золотой пряжкой в виде головы буйвола и прятались в кожаные тёмно-коричневые полусапоги на пятисантиметровом каблуке и кожаной, а не деревянной, подошве. На голове у Фёдора красовалась тёмно-коричневая фетровая шляпа с не очень большими полями и белым страусиным пером.
Через правое плечо у него была перекинута перевязь, к которой крепилась короткая шпага с золочёных ножнах. Его костюм был великолепен, но не великолепнее царского. Над которым они вместе «работали» несколько месяцев.
Выйдя в приёмную прямо из гардеробной, Фёдор едва не ослеп от света. В этом зале лампы Арганда были развешены не только на стенах, но и весели на потолке в виде люстр. Стоял день, а лампы светили ярче солнца.
Из-за ламп Фёдор не сразу увидел, что на возвышении стояло два одинаковых «царских» кресла с ножками, опирающихся на львов. Из тех, что Фёдоровские столяры наделали для каждого царского дворца по несколько штук. На всякий случай. Вот случай и случился, Да… Хотя Фёдор предполагал, что во второе кресло сядет наследник престола Иван. Ан, не сложилось… Да…
