Шеф достал платок и вытер испарину с лица. Потом, уже убегая, бросил:
— Вместо Шкловского надо в Ровенское съездить! Я Анатольичу сказал! Давайте мигом!
Ну, мигом так мигом. Хотя что там к чему, в том Ровенском — я понятия не имел. Пришлось идти на поклон к Ариночке Петровночке.
В совершенно умиротворенном состоянии девушка слушала музыку из магнитофона (который, кстати, мне подарили) и пила кофе. Музыка была неплохая — какой-то буржуазный джаз. И где только кассету достала? Увидев меня, встрепенулась:
— А! Гера! Мы без тебя материал поставили, видел?
— Сложно не увидеть… Шеф прискакал на лихом коне, шашкой размахивал, приказал — ни шагу назад и всё такое. И в Ровенское ехать — к Шумскому, видимо? Что там вообще нужно?
Аркадий Борисович Шумский — самый передовой из всех председателей, надежа и опора дубровицкого сельского хозяйства.
— Ну да, к Шумскому. У них юбилей колхоза, вот надо материал сделать — больше истории, больше экс-председателей, военные годы… Ну, знаешь…
— А Шкловский?
— Шкловский заболел. Отравился чем-то. Не переживай, Шумский мужик что надо, я один раз к нему ездила — чествовали комбайнеров-тысячников. Самые приятные впечатления! Просто зайдете в контору, скажете, что из "Маяка" — там нас любят и уважают, — она очаровательно улыбнулась.
— Хоть где-то… — усмехнулся я, и подумал, что странно было бы, если бы нашей милейшей Ариночке Петровночке были не рады — при таких-то достоинствах!
* * *
Конечно, мы с Анатольичем заехали в "Белый Аист" за чебуреками и газировкой! В чем прелесть отдела сельской жизни? Поехал — и ищи ветра в поле! Кто там будет разбираться, сколько ты катался по селам дубровицкого края — четыре часа или все семь?
Мне это было только на руку — понедельник, все вышли на работу и полны рвения, особенно начальство. Вот прочтет товарищ Сазанец субботний номер в своем кабинете с утра пораньше и скажет: а подать мне сюда этого Белозора! Отрубите ему голову!
Я снова порадовался, что попал в семидесятые, а не в двадцатые, тридцатые или, не дай Бог, в Средневековье. Вот так чирканешь в летописи что-то не то про графского бастарда — и всё, каземат-крысы-дыба. Поминай, как звали! А тут даже мутные заходы товарища Ершова из здания на Малиновского выглядели странно.
Опыт общения с бойцами невидимого фронта у меня был и до него — пусть и в двадцать первом веке. В Беларуси ведь и три буквы аббревиатуры пресловутой "конторы" не изменились — у нас чтили советские традиции. И совсем не производили эти джентльмены впечатление людей, которым улыбается вести беседы о матримониальных планах какого-то доморощенного писаки. Вот про оппозицию, всякие козни забугорных воротил или мутные некоммерческие организации — это да, это они с удовольствием. Но кто на ком жениться собирается — как-то мелко. Так шеф сказал? Может, это мои домыслы, но, кажется, Ершова кто-то попросил побеседовать со мной по личной инициативе. И, скорее всего, инициатива эта имеет корни в советском Заполярье… Была у меня такая вот догадка.
— Эй, Викторович! Заснул, что ли? Чебуреки стынут! — неунывающий шофер держал истекающий жирным соком, завернутый в бумагу чебурек одной рукой, бутылочку с "Ситро" второй, а рулил — третьей.
Рулил он локтем, на самом деле. Дорога была отличная, леса и перелески за окном сменялись обширными полями, уже покрытыми всходами ячменя, пшеницы и кукурузы. Я диву давался — какого хрена нужно было покупать зерно в Канаде? Даже наша Беларусь в мое время вполне обеспечивала себе продовольственную безопасность, учитывая все нюансы и оговорки. А почвы-то в Синеокой даже дерьмом назвать сложно — маловато в них гумуса для того, чтобы дерьмом именоваться. Дерново-подзолистые и торфяно-болотные у нас почвы в основном. Первые — серенькие, ткни лопату, копни — будет песок. Вторые — заболоченные, влажные, никакая мелиорация не спасает, только экологию нарушает. И ничего — шевелились как-то, и на хлебушек хватало, и скотинке на прокорм! А тут — украинские и ставропольские черноземы, огромные просторы — и, поди ж ты, импортируют зерно. При батюшке-царе не импортировали, при незабвенном ВВП не импортировали… Эх, будь я великим и могучим, имей аграрное образование или, на худой конец, лидерские замашки — развернулся бы на ниве сельского хозяйства, накормил бы всех советских людей… Как в той сказке: махнула правым рукавом, махнула левым рукавом…
— Гера! Штаны заляпаешь! — хохотнул Анатольич, и я тут же впился зубами в чебурек.
Не знаю, из какой он муки — из канадской или нашей дубровицкой, но вкусно до умопомрачения!
* * *
— Надо переводиться в отдел сельской жизни! — сказал я, когда мы ехали обратно, — Это же просто праздник какой-то!
Шумский и Ковалевич — председатель колхоза и председатель сельсовета — встретили нас как родных. У них уже были готовы все газетные вырезки по истории колхоза "Новый Путь", аккуратно подклеенные в альбом, и сидели в рядок ветераны труда, с которыми мне нужно было побеседовать, и был накрыт стол — с сальцем, свежим лучком, маленькой сладкой морковочкой, солеными огурчиками, черным теплым хлебом и березовым квасом. И никакой водки, что характерно! Водка — вечером и только вечером.
В общем, эти матерые дядьки курили ядреные папиросы, закусывали и беседовали со мной беседы, вспоминая молодость, дела давно минувших дней и период становления колхоза.
Сделано было и вправду немало, хозяйство не выглядело убыточным или депрессивным, напротив! Выбеленные стены коровников, упитанные симпатичные телятки, чистые коровенки, аккуратно выстроенная в ряды на мехдворе техника… И народ — спокойный, собранный, с чувством собственного достоинства. Видал я и другие колхозы, и в семидесятые, и в две тысячи двадцатые… Там плакать хотелось, если честно, и от вида телят, и от вида людей. А тут — вона как! Хоть плакаты рисуй! Видно — эти мужики за родной колхоз и родное Ровенское готовы вкалывать, драться, ругаться и вообще — снять последнюю рубаху, только бы увидеть, как тут, в этом селе, на этом самом месте жить стало лучше, жить стало веселее. Ну и с начальством им повезло.
Эта манера решать проблемы тремя-пятью ёмкими фразами и одним звонком, не вынимая папиросы изо рта — это действительно подкупало! Были бы все такие колхозы в Союзе — канадцам свою пшеницу в другие места пристраивать бы пришлось. В общем — с селянами мы расстались вполне довольные друг другом. Мое искреннее восхищение они увидели и оценили.
— Переводиться в сельскую жизнь? А я о чем! А Даня всё ноет — поехали в редакцию, поехали в редакцию, мол, надо то, надо это… И чебуреков с ним не поешь, и в лес за водичкой не завернешь… Завернем за водичкой?
— А что за водичка?
— Так скважина стоит в распадке, можно накачать артезианской водички! Сладкая, я тебе говорю!
У него и бутыль в багажнике имелась. Вот ведь конь этот Сивоконь!
Мы свернули в лес у перекрестка: тут была асфальтированная площадка специально для стоянки большегрузов или отдыха автопутешественников. Весь подлесок вокруг был полон следов человеческой жизнедеятельности, кусков газет, использованных не по назначению и резиновых изделий № 2 — использованных как раз по назначению. Секса в СССР не было, как же…
А водичка и вправду оказалась отличной — ледяной, с едва ощутимым минеральным привкусом, отлично утоляющей жажду. Очень перспективно, кстати… Хотел ведь поднять вопрос о создании районной здравницы! Ну, нельзя объять необъятное, едва ли пятьдесят дней прошло, как я очутился в этом дивном старом мире…
Здесь есть что любить и есть что ненавидеть, тут живут люди ужасные и люди прекрасные — как в любом из миров, наверное…
* * *
Меня перехватили буквально на крыльце редакции. Два холеных молодых человека в импортных костюмах — скорее всего, из комсомольских. Молодая гвардия, чтоб их.
