вот-вот начнётся, а я вместо того, чтобы сесть в кресло и проверить исправность настроек, стою тут и какой-то фигнёй занимаюсь!
— Скоро начнутся гонки, — объявил я, — мне нужно проверить машину.
— И мне, — икнув, поддержала Фиона.
— Да-да, — кивнул Амадей. — Больше мы вас не задерживаем. Идите. Желаю удачи.
Я едва успел его дослушать. Резко развернулся и пошёл прочь.
— Костя, — Фиона меня догнала и по-женски повисла на локте, — а куда ты идёшь?
— К машине.
— А ты знаешь, где она?
— Конечно.
Ещё бы я не знал, где моя машина! Это ведь часть меня. Всё равно что спросить, знаю ли я, где моя рука или нога.
— Надо же, — пискнула Фиона. — А я опять всё пропустил. Ты не сердишься?
— Нет. — Мне было не до неё. Я спешил к машине.
Откуда-то точно знал, что мой заезд — второй, и машина пока дожидается в одном из боксов возле стоп-линии.
Подойдя к боксам, безошибочно определил, в который мне идти — в третий справа.
Машина дожидалась внутри, нетерпеливо посверкивая ярко-синими боками.
— Всё-всё, моя хорошая, — успокоил я. — Я пришёл.
Коснулся двери, которая тут же, с готовностью открылась навстречу.
Сел в кресло. Почувствовал, как моё тело подхватили разъёмы.
И понял, что мне наконец-то хорошо. Всё, о чём я мечтал до сих пор — это снова слиться с машиной. Как же тосковал без этого!
— Костя.
— Блин, да чего? — Я открыл глаза. Успел, оказывается, их закрыть.
А Фиона смотрела с непонятным выражением.
— У тебя, случайно, водички не найдётся?
Я откинул крышку подлокотника между креслами, нырнул в него рукой. Вытащил пластиковую колбу с витаминизированной водой:
— На.
— Спасибо. — Фиона свинтила крышку и жадно сделала несколько глотков.
Возвращая колбу, пытливо заглянула мне в глаза.
— Костя… Знаешь, что? Ты какой-то странный.
— Ты, случайно, не знаешь, почему в меня воткнули стрелу? — Фиона потёрла лоб тыльной стороной ладони.
Запёкшаяся кровь не вытиралась.
— Водой протри. — Я взял у неё колбу.
Расстегнул карман куртки, вытащил присобаченную к нему изнутри салфетку. Смочил кусочек белоснежной ткани водой, отстегнул крошечный карабин, которым салфетка крепилась к карману:
— Держи.
Фиона взяла и, глядя на меня по-прежнему с недоумением, вытерла лоб. Я убрал колбу обратно в подлокотник.
— Ты ведёшь себя так, как будто родился в этом костюме. И в этой машине, — сказала Фиона. Прозвучало почему-то с упрёком.
— Конечно. Это ведь моя машина! Это часть меня, моё продолжение. Я был рождён для того, чтобы ездить на ней и побеждать.
— Да? Ты не говорил.
Я снисходительно улыбнулся.
— До сих пор я думал, ты рождён для того, чтобы людям головы морочить, — продолжила Фиона. — Не знаю, что произошло, пока я… отвлёкся, но раньше ты мне как-то больше нравился. И Диане, по-моему, тоже.
Я улыбнулся ещё снисходительнее. И, кажется, собирался загнуть что-то ещё более пафосное.
Но тут Фиона потёрла плечо и пожаловалась:
— Больно! За что меня били? Товарищ инструктор рассердился, что я немного выпил, да? Тебе вчера так же больно было?
Трость. Товарищ инструктор. Били…
Вспышкой в голове пронеслась трость, замершая в миллиметре от моей щеки.
Синяки на плечах и рёбрах, которые рассматривал сегодня утром, одеваясь.
Жан-Поль, вскинувший руку к виску…
И я очухался. Кажется.
— Ах ты ж… — начал, наливаясь злостью. Но не договорил.
Чёрт его знает — может, Амадей меня слышит.
Это ведь не мои эмоции — те, что испытывал только что! Это очкастая сволочь в красном шлеме заставила меня нестись к машине вприпрыжку — быстрее, чем солдаты-срочники к девкам бегают. И думает наверняка, что точно так же заставит мои руки и ноги делать то, что нужно ему!
Да-а, это тебе не неизвестный «оператор», руливший мной вчера. Теперь за меня взялся специалист посерьёзнее, с куда более крутыми способами воздействия — не только на мои мышечные рефлексы, но и, судя по происходящему, на сознание.
Если бы не наивный вопрос Фионы, хрен знает, что со мной дальше было бы. Сумел бы я стряхнуть это адское наваждение, или нет.
— Спасибо, братан, — с чувством сказал я. — Садись, чего стоишь?
Фиона, косясь на меня всё ещё настороженно, села в машину.
И сразу, будто только этого и дожидался, ожил ролл-ставень, закрывающий бокс.
— Гонщикам номер три, двадцать пять и тринадцать — выйти на старт, — раздалось в наушниках шлема.
— Уже? — ахнула Фиона. — Но, Костя! Я… я…
— Ты сделала всё для того, чтобы настроиться на победу. — Я постарался изъясняться в приподнято-пафосном духе.
Внушительно зыркнул на Фиону. Подумав, для закрепления эффекта показал кулак.
Нельзя, чтобы Амадей догадался, что он мне не хозяин. И, как бы ни хотелось его послать, придётся терпеть. По крайней мере, пока. Здесь и сейчас, как сказала Диана. И надеяться на то, что если Амадей попытается нас угробить — у меня хватит сил на то, чтобы его одолеть.
Хорошо, хоть Фиона протрезвела — на почве стресса, не иначе. Всё-таки не каждый день тебя охаживают тростью и иглы в лоб втыкают. Поняла она мою выразительную пантомиму, или просто на всякий случай заткнулась от греха, я не разобрал. Пристегнулась, молчит — и то ладно.
Я выехал на старт.
Присматриваться к соперникам до сих пор как-то времени не было. Номера «три» и «двадцать пять», о которых объявили в наушниках, прозвучали белым шумом.
И тем больше было удивление, когда, подъехав к стартовой линии и посмотрев на соперников, я понял, что обоих знаю.
Третий — это же третий! Тот парень, которого в самом первом заезде взяли «в коробочку», и который в итоге так лихо победил. А двадцать пятый оказался гопником, которого, как и меня, привели на полигон под охраной.
Татухи на черепе скрыл шлем, и в гоночном костюме, сидя за рулём, выглядел парень, в целом, прилично. Только быковатое выражение лица никуда не делось. Если третий скользнул по нам с Фионой взглядом вполне равнодушным, то двадцать пятый пялился с откровенным злорадством.
Любят меня такие бычары, всю жизнь любили. Мир изменился, любовь осталась. Недаром говорят, что это чувство вечно.
Я приветливо помахал двадцать пятому рукой:
— Тоже рад тебя видеть.
— Кошку береги, —
