бы я был более решительным. Более… — я смотрю на свою грубую руку — руку воина. — Более жестоким…
— Эй…
— А, прости. Не самый подходящий разговор для спальни, правда? — пытаюсь выдавить улыбку.
— Ну да… — она тоже пытается, безуспешно. Затем её губы раскрываются, она собирается что-то сказать… не говорит. Молчит. Кивает.
Я смотрю на неё, на её светлую кожу, чёрные волосы, и в голове у меня всё громче и громче начинает звучать клятва. Когда эти монстры, демоны, Кошмар, доберётся до границ моей империи, я не буду робеть. Я пойду до конца. Я буду жестоким. Нет… Беспощадным. Я уничтожу их.
Любой ценой.
— Алекс… Я… — продолжает Анна и…
Вспышка.
Запах гари.
— Соболезную, ваше величество… Но вы ничего не могли сделать. Ничего… Императрица была такой стремительной, ох, мы не могли её задержать, это… такое несчастье.
Я смотрю на свои руки, обгоревшие, дрожащие, покрытые пеплом — протягиваю вперёд и провожу кончиками пальцев по маленькому чёрному трупу, который в отчаянии, даже после смерти сжимает другой обугленный скелет. Мой взгляд обращается на его макушку. Я щурюсь. Пытаюсь найти хотя бы один кучерявый чёрный локон, которые прежде гладил, ласкал, целовал губами, которые совсем недавно кричали стой, когда она бросилась спасать своего сына из огненной бездны — демона, порождение кошмара, монстра и маленького мальчика, который кричал, привязанный к столпу и облитый маслом, и звал свою маму, и звал своего папу, меня, пока не вскрикнул, и его крики не превратились в оглушительный визг…
— Вы поступили правильно, ваше величество… Правильно… С демонами нужно быть…
— …Беспощадным.
Я киваю.
Затем медленно приподнимаюсь на ноги.
Мои ладони всё ещё обжигает горячий маленький череп.
Раздаётся треск.
Некоторые осколки падают на землю.
Другие вонзаются в мою руку.
Всё это не мешает мне сдавить кулак.
Я поднимаю голову и смотрю на пасмурное небо.
— Беспощадным…
Я мигаю. Небосвод меняется и превращается в огромное зеркало. Я сижу на золотистом троне на вершине каменного пьедестала. Со всех сторон раздаются бешеные крики. Всевозможные пыточные инструменты кромсают, рубят, режут, давят и разрывают человеческую плоть. Реки крови разливаются на землю, затем приходят люди, всё убирают, и всё начинается опять. К некоторым пыточным инструментам привязаны взрослые. К другим — дети. Дети менее выносливы. Они быстрее теряют сознание и быстрее умирают. Тем не менее, они громче кричат,
они сильнее бояться.
Я смотрю наверх.
На своё лицо.
Время бежит. Ускоряется.
Мой золотистый трон напоминает стебель огромного цвета. Сперва чёрного. Затем белого. Затем красного.
Время бежит. Ускоряется.
А я наблюдаю. Чувствуя себя медленным, неподвижным, непоколебимым. Я не ел уже три дня и три ночи. Я не ел уже тридцать дней и тридцать ночей. Я не ел уже триста дней и триста ночей. Мой желудок наполняет густой кровавый смрад.
Кто я? Меня здесь нет. Я там, сверху. Я То, сверху. Я вижу себя и ужасаюсь, и тонкая нить моего страха пронзает черноту окружающего пространства и устремляется в серый туман.
Я Фантазмагорикус.
Я Фантазм.
Я Алексиус.
Я Алексей.
Я Алекс.
Я Владыка Кошмара.
Щёлк.
Я…
Кошмар.
…
…
…
…
…
…Тик.
Так.
Тик.
Так.
Тик.
Так…
Стрелка часов совершает свой размеренный ход.
Я поворачиваю часы и смотрю на циферблат.
Тик-так.
Затем приподнимаю голову, осматриваю кабинет, стол, потолок, смотрю на свою правую руку, на пальцы, которые мёртвой хваткой сжимают золотистые карманные часики.
Тик-так.
Мой взгляд снова обращается на записную книжку. Я прочитал всего несколько строчек. В то же время разворот исписан вдоль и поперёк. Что ещё написал мой предшественник… я… для себя самого? Кажется, это нечто необычайно важное. Необычайно важное и необычайно ясное. Его (мой) план во всех деталях и подробностях.
Я закрываю книгу, медленно приподнимаю собственное тело, — последнее кажется одновременно пустым и тяжёлым, как после продолжительной болезни, — и начинают брести на выход.
Останавливаюсь посреди зала, смотрю на корабль, на собственное отражение на стекле, и вдруг вспоминаю золотистый трон и красную комнату. Вздрагиваю, поворачиваясь, спускаюсь в подвал.
Добравшись до своей кровати, я замираю, делаю глубокий вдох и неторопливо укладываю себя на матрас.
Я всё ещё могу посетить другие миры, но сейчас мне страшно хочется вздремнуть…
…
…
…
Проснулся я утром, за несколько минут до будильника. Старая добрая традиция, которую я чтил многие месяца до прибытия Тани.
Впрочем, сейчас у меня не было ни малейшего желания вставать и что-то делать.
Я повернулся на спину и уставился на потолок, на котором белело девять лампочек.
Кстати… Кажется, в той самой записки, которую я оставил, чтобы помнить состояние своей реальности до начала неминуемых перемен, я перечислил, в том числе, количество лампочек в своей комнате. Ровно девять — спасибо моей фотографической памяти. Интересно, эта цифра поменялась? И если да, то почему? Отчего вообще зависят разнообразные перемены? В первую очередь они касаются меня и моей собственной жизни, но что насчёт их характера?
Может, они связаны с моим собственным представлением о реальности? С моим подсознанием? Или с теми снами, которые я видел в далёком детстве?
Почему Таня была именно Таней?
Хороший вопрос.
Я собирался направить мысли в данное русло, когда загремел будильник. Я прыснул, сбросил одеяло, поднялся и стал натягивать носки.
К этому времени я уже пришёл в себя… относительно… и собрался. Другой на моём месте, возможно, всё ещё пребывал бы в состоянии эмоционального потрясения, но со мной происходило столько странного на протяжении последних нескольких дней, что я достаточно быстро свыкся, что на самом деле был Безумным императором. Тем паче, что я не получил все воспоминания Фантазмагорикуса. Мне достались только образы и обрывки. Возможно, именно поэтому я сохранил собственную личность и характер…
Если, конечно, они действительно были моими.
Я посмотрел на свои руки.
Это же… моё тело? Так? Или всё это время это был очередной носитель, как Ямато или Натаниэль? Материал для очередного неожиданно поворота, не правда ли?
Я прыснул, поднялся и направился на кухню.
Следовало приготовить завтрак прежде, чем кто-нибудь из моих постояльцев решит взять это дело в свои руки…
Через десять минут на кухню заявилась Таня, видимо привлечённая запахом скворчащего бекона. В свою очередь Аня продолжала спать. По выходным она могла запросто проспать до обеда. В этом и многих других отношениях мать и дочь представляли собой совершенные противоположности.
— М? Что такое? — спросила Таня, замечая пристальный взгляд, которым я разглядывал её, пока она ковырялась в своей тарелке.
— Смотрю.
Таня сморгнула.
Я продолжал смотреть.
Девушка отвернулась и
