Когда какая-то тварь метко запустила мне в голову кирпич с крыши на Малой Ордынке в Москве, Господь Бог, пред коим я предстал, спросил, чего я теперь хочу. И черт ведь дёрнул на голубом глазу ответить ему: «Я хочу блюза». Лишь многим позже осознал ошибку: в своей тусовке… эээ… в своем круге общения мы называли «блюзом» любое музицирование – привычка такая откуда-то повелась. «Пойдем, поблюзим!» - и мы блюзили. Да, играли и настоящие блюзы. Но всю жизнь гнать хандру – невыносимо, и мы постоянно сбивались на что-то более заводное, ну, и славно. «Я хочу блюза!» - гордо ответил я, и Господь засмеялся. И ровно вот сейчас понятно, почему: через все эти странности, чудеса, небылицы и блудняки попал ваш покорный слуга в самый центр такого блюза, что корифеи уважительно снимают шляпы. И, насколько понимаю вас, господа офицеры, шансы выжить у меня стремятся к отрицательным величинам – что ж! «Я не проснулся нынче утром» - ультимативное начало для блюза, как по мне.
Но я рад, знаете ли – и есть веский повод. Рад тому, что, трактуя задачу по-своему, притащил в Россию не только тоску зеленую, но и куда более нежные и позитивные штуки. И все вместе, конечно, это уже никакой не блюз. Я бы назвал этот жанр «Русский рок». Само слово «рок» у нас куда глубже и значительнее, чем у тех же негров: «русская судьба», эге! Но это же верно, это правильно и как-то даже всеобъемлюще. Скорее всего, я излишне самоуверен и подвержен мании величия, но как же приятно умирать, веря, что, когда в 1961 году наш русский парень Юрий Гагарин станет первым человеком в мире, полетевшим в космос, на земле его вместо всякой официозной скучищи, симфонических оркестров и прочей фигни встретит хор-роший такой рок-фестиваль с кучей отвязных групп и певцов. Посеять я успел, были бы всходы…
А что до вашего вопроса, любезный господин полковник, то мне совсем нечего добавить ко всему тому, что уже имел честь не раз вам сообщать. Я не назову никаких имен, адресов, паролей и явок – просто потому, что их нет и никогда не было в моей памяти. Я простой рок-музыкант, волею провидения попавший в это тело. Заметьте, делаю акцент - коль скоро мы с вами теперь даже не очень уверены, кому же это тело на самом деле принадлежало. Так что я весь в вашей власти. Можете пристрелить прямо сейчас. Огорчают в таком варианте ровно три вещи: очень жаль Матрёну, жаль нашего плана… Ну и «Гибсон» на небесах мне теперь точно не дадут, не заслужил. Сунут в руки что-нибудь елово-фанерное, производства Ростовской баянной фабрики[1], и корячься, как хочешь… У меня всё.
Полковник отвратил от меня рентгено-пулеметный взор и встал, Балашов последовал его примеру.
- Всё это – занимательнейшая лирика, Григорий Павлович, - произнес Васильев. - И на необстрелянных барышень должна действовать убойно, да только я, уж простите, никак не барышня, и верю только фактам. А они, как назло, свидетельствуют против вас. Посему так: с этой территории отлучиться у вас не выйдет, охрана по запросу штаба Отдельного корпуса жандармов просто молча пристрелит вас при попытке к бегству…
- Господа офицеры! – на сцене появился ещё один старый знакомый. Мои собеседники немедля приняли строевой вид. – Полковник Оладьин, дежурный. Прошу следовать за мной. Государь ждёт.
Васильев быстро шагнул ко мне.
- Сейчас нам к Государю, после вас найдем. Сегодня ли, завтра – видно будет. И упаси вас Бог делать резкие движения! Честь имею!
Что-то курить больше не могу, выпить бы. А хрен получится: стремительно надвигаются следующие визитеры, и от них тоже не отмахнешься фразой типа «оставь меня, старушка, я в печали». Более того, конкретно в этом случае за подобную шутку можно угореть еще веселее, чем без лишних затей пасть от пуль вожаков «Бешеных псов»: пожизненная каторга за оскорбление величества куда как горше покажется. Так что, дабы не катать тачку во глубине сибирских руд, я поднялся и поклонился вдовствующей императрице и ее внучке и, протитуловав со всем старанием, осмелился спросить, за что мне такая честь, что члены императорской фамилии за мной в курилку бегают. Швыбзя не в счет – у нее еще шило не рассосалось с детской поры.
- Ох и дерзец же вы, - смерила меня Мария Федоровна ледяным взглядом. – Дерзец и бунтарь. Никакого пиетета перед правящей династией, надо же! А ещё монархист! Вот что, Григорий Павлович. Если у вас нет сиюминутных обязательств перед моим сыном, соблаговолите проследовать с нами и дать Татьяне Николаевне урок вашей заморской музыки.
- Почту за честь, ваше императорское величество, - глубоко поклонился я, стыдясь фривольности своей выходки – а всё нервишки, спасибо господам офицерам. И послушно пошёл за царственными дамами. Выпить точно надолго откладывается. Переживем, не впервой.
***
Бледнее непрокуренного потолка, Коля Геринг стоял навытяжку перед Александром Оттовичем Юргенсом.
- Господин статский советник! – голос юноши напряженно звенел, но фальши не давал. – Александр Оттович! Я прошу руки вашей дочери Надежды Александровны и приношу к ее ногам всё мое достояние и самоё жизнь!
- Внезапно… - пробормотал Юргенс. – Коля, прошу тебя, не тянись, я ж не фронтовой штабс-капитан, а всего лишь статский советник. Так что садись.
Коля послушно сел, но оставался предельно напряженным. Александр Оттович смерил его оценивающим взглядом, крякнул, достал початую бутылку коньяку и два бокала, разлил.
- Ну-с, примем по пятьдесят капель ради такого случая.
Геринг послушно пригубил отличный продукт от Шустова, а Юргенс продолжил:
- Николай, я, как отец, не имею ничего против. Скажу больше: я рад – ты давно зарекомендовал себя как здравомысленный человек, помнишь о своих корнях, достаточно обеспечен, чтобы я мог не беспокоиться о дочери. Словом, лучшего зятя я уж и не знаю, где взять. Говорю открытым текстом: я готов дать свое отеческое благословение. Но, сам понимаешь, времена за окном стоят эмансипированные, а дочь у меня одна, и против ее желания я пойти никак не смогу, если ей вдруг не захочется идти за тебя замуж. Так что допей, что там у тебя осталось, для пущей храбрости, и ступай к Надежде. Жду вас обоих.
Коля, кивнув, залпом махнул коньяк, порывисто встал и, коротко поклонившись, вышел. Александр Оттович проводил его взглядом, налил себе ещё, закурил и задумчиво посмотрел сквозь заоконный вид.
- Дети выросли, - вздохнул он. – Пора стареть. А не хочется.
Коля деликатно постучался.
- Да-а? – послышался Надин голос. – Войдите!
Всё такой же бледный, наследник славы остзейзких баронов вошел в давно до мелочей знакомую комнату любимой. Постояв несколько секунд, упал на колено перед Надей.
- Надежда Александровна! Я, Николай Карлович Геринг, на веки вечные вручаю вам руку и сердце и прошу быть моею женой!
Надя в неподдельном изумлении округлила глаза, не глядя отложила книгу, которую до того читала – «Черную стрелу» Стивенсона, - и одним прыжком бросилась Коле на шею, отчего тот, конечно же, утратил остатки равновесия и упал. Последовала веселая возня на полу, в ходе которой чопорному Коле внезапно досталась пара поцелуев, после чего влюбленные переместились на диван, где и уселись, трогательно взявшись за руки.
- Божечки, как давно я ждала, - счастливо улыбнулась Надя. – Разумеется, я согласна, мой любимый рыцарь, - и, выдержав паузу, ехидно добавила: - но с одним непременным условием!
- Я готов!
- Как ты знаешь, я очень увлечена музыкой. И, став твоей женой, я все равно не расстанусь с ней – пусть меня не манит публичность, но играть и петь для себя, для тебя и для друзей я буду непременно. И, конечно, внимательно следить за новинками музыкального мира. Ты сможешь это пережить?
Вместо ответа Коля поднялся, снял со стены гитару, наскоро подстроил – и заиграл тайком списанную из Надиной тетрадки песню.
Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли или забыться во сне -
