Нет, конечно, быть похищенной — это ужасно. Но цепь, черепа и скелеты — это уже, извините, немножко слишком. Отдает малобюджетным триллером какой-нибудь страны третьего мира.
Геля отползла от скелета, снова скукожилась у стены и закрыла глаза. Где-то наверху, в отдалении, стукнула дверь, послышались шаркающие шаги, но сразу стихли.
В темном стенном провале замерцало, покачиваясь, пятнышко света. Оно приближалось, становилось все ярче, и девочка невольно зажмурилась.
— Так что, пожалуй, Мелания Афанасьевна. Вот она, девка. Теперь что хошь с ней, то и делай. Не моя забота. — Голос Калиныча прозвучал совсем рядом.
Геля приоткрыла глаза.
Над ней нависали Калиныч и Павловская — с клюкой и в лохмотьях. Их лица, подсвеченные снизу красноватым пламенем фонаря, выглядели пугающе. Упыри, иначе и не скажешь.
— Что, птичка певчая, попалась? — Старуха склонилась к Геле и гнусно захихикала. — Ничего, теперь уж много не напоешь! — резко выпрямилась и обратилась к Калинычу: — Кончай ее, друг любезный. Надоела мне эта дрянь.
— Те-те-те! — Старик погрозил ведьме пальцем. — Мокрое дело? Да господь с тобой, не возьму я такой грех на душу. Тем паче за бесплатно.
— Ах ты, кровосос! — возмутилась Павловская. — Мало ты у меня серебришка вытянул?!
— Погубит тебя жадность, ох, погубит. Попомни мои слова, — насмешливо попенял ей Калиныч. — Детишечки мои весь день девку пасли, трудились. Упаковали и доставили в лучшем виде. А за душегубство изволь втрое заплатить, а то и пальцем не шевельну.
— Так ведь опасна она! Донесет на нас, и оба пропадем! — раздраженно повысила голос старуха, размахивая фонарем. По стенам заметались кровавые отблески и жуткое эхо.
— Ты мне теплое с мягким тут не путай! — прикрикнул на Павловскую Калиныч. — До меня не дотянутся, руки коротки. Уж сколько раз старались, ан шиш! Чистый я перед законом. А твоя спектакля — другой разговор. Ежели откроется — пойдешь ты, милая, с сумой без всякого притворства. А то и на каторгу сосватают. — И Калиныч зашуршал по песку обратно к проему в стене. У самого выхода обернулся:
— Последнее мое слово будет такое — тебе надо, ты девку и кончай. А не хочешь ручки пачкать — раскошеливайся.
Павловская грязно выругалась ему вслед и, обернувшись, замахнулась клюкой на Гелю.
— Мерзавка! Вот мерзавка! Вечно от тебя лишние хлопоты!
Геля никогда не была храброй. И пока эти упыри ссорились, тряслась как заячий хвост. Но неожиданно в ней всколыхнулся гнев, а вернее — гадливое чувство ярости. Да не станет она бояться этой мерзкой, жестокой и жадной старухи! Много чести! От того, что страх испарился, мозги заработали ясно и четко.
— Я бы на вашем месте не стала этого делать, — холодно обратилась она к Павловской. — В верхнем ящике моего стола лежит письмо. Разоблачительное письмо. В нем я описала все ваши похождения. Даже если вы меня убьете, правда выплывет, будьте уверены.
Павловская отшатнулась и взвизгнула:
— Врешь! Все врешь, проклятая девчонка! На крысеныша этого надеешься, дружка своего!
— Это вы о ком? О Щуре, вашем подопечном? — Геля хмыкнула. — Вот еще. Он в полицию не пойдет, потому что такой же бандит, как и вы.
— Никто не поверит сумасшедшей девчонке. Никто не поверит, — забормотала Павловская.
— Ну, если бы я пошла в полицию, так, может, и не поверили бы, — рассудительно заметила Геля, — но если я исчезну или умру — тогда совсем другое дело. Родители наверняка найдут письмо и потребуют у властей разбирательства. А моего папу вы знаете.
— Врет… или не врет… — Павловская подняла фонарь, ее маленькие глазки беспокойно прищурились, впились Геле в лицо. Потом вдруг старуха расслабленно захихикала. — Письмо, говоришь… А на мальчишку не надеешься… А вот мы проверим. Пошлю сейчас людишек за Щуром. Посмотрим, как запоешь, когда твоего дружка на ломти кромсать станут. За такое и заплатить не жалко. — Маленькие губки Павловской исказились в торжествующей ухмылке.
И, погрозив Геле напоследок клюкой, старуха отправилась вслед за Калинычем.
Оставшись одна, узница задергалась в тщетных попытках освободиться. Никакого письма, конечно, не было. Просто у них тут из рук вон плохо с кинематографом, а Геля была в этом смысле человеком опытным — вот и вспомнила подходящий сюжет.
Но Щур, что же с ним будет? Может быть, они не смогут его схватить? Ведь он такой сильный и ловкий!
Все равно, надо выбираться отсюда. Вопрос: как? Цепь держит крепко. Может, покричать? Геля прислушалась. В подвале было тихо, очень тихо. С улицы не доносилось ни звука, значит, стены толстые, и орать бесполезно. К тому же рассеянный серенький свет в окошке померк, и подвал погрузился в непроглядный мрак. Геля едва успела удивиться тому, как резко наступила ночь, а комочек тьмы уже оттолкнулся от окна, спрыгнул в песок и, жалобно мяукая, заковылял к ней.
— Силы Зла! Миленькие, хорошенькие, вы живы! — Забыв обо всем, Геля рванулась кошке навстречу, но тут же, вскрикнув, упала на бок — цепь была довольно короткой и больно вывернула ей руки.
Девочка села, отплевываясь. Кошка забралась к ней на колени, свернулась калачиком и удовлетворенно замурлыкала.
— Как же ты меня нашла? Как же ты нашла меня, дурочка? — растроганно лепетала Геля. — Тебе нельзя здесь, уходи!
Где-то сверху снова то ли скрипнуло, то ли стукнуло. Павловская возвращается!
Геля бысто поползла обратно и скорчилась у стены, стараясь по возможности спрятать зверька от посторонних глаз.
Чиркнула и зашипела спичка, потом кто-то тихо чертыхнулся.
Геля не поверила своим ушам, но через мгновение спичка вспыхнула у нее под самым носом, и она увидела Щура.
— Живая! Святые угодники, живая! — Он обнял ее, крепко обхватив затылок и плечи.
— Ты?! Ты как здесь?
— Так эта зараза привела! — Щур снова зажег спичку, потянулся погладить кошку, но зверек, почти не меняя позы, молниеносно тяпнул его за палец. — Вот ведь характер! — рассмеялся мальчишка, отдергивая руку.
Спичка погасла. Щур с чем-то возился в темноте, звенел цепью, ощупывал замок и тараторил:
— Я на Сретенском сидел, вас дожидался. Вдруг гляжу — она, забава ваша, да вся какая-то драная, мятая, на лапу переднюю припадает. Ну, думаю, обратно сбегла, да еще собаке в зубы попала. Надо словить. А то ведь забежит куда и сдохнет. А вы ж слезами обливаться будете. Вот и побег за ней. — Щур скрипнул зубами и закряхтел, пытаясь растянуть виток цепи на Гелином запястье. — А она — от меня… Так и протанцевали… Сперва по Рождественскому, после — по Петровскому… Я за ней, она от меня… Уж я и шагу прибавлял, и рысцой, и галопом — а она как смеется. Бегит и бегит себе. Никитский пробежали, Арбатскую площадь, в каком-то переулке грохнулся, колено вон расшиб. Только когда уж она в Проточный завернула, я смекнул — дело нечисто. И уж не пужал ее, тихохонько следом крался…
Щур замолчал, зашарил руками по песку. Чтобы только услышать его голос, Геля спросила:
— Так мы в том доме, у Калиныча?
— Не. Старый флигель это, на Курочкиной Земле. Место глухое. — Парнишка отряхнул руки и вдруг запустил пальцы в Гелины волосы, бормоча: — Шпилечку бы мне, махонькую шпилечку, я бы в момент замок этот разъяснил.
— Нет у меня шпилек. Только бантики, — виновато сказала девочка.
— Бантики… Горе ты мое. — Щур на минутку прижал ее к себе, горячо заговорил: — Ты вот что. Ты не дрейфь. Я щас выскочу отседа на одну минуточку. Гвоздь пошукаю или еще чего. Вернусь и заберу тебя. Замок плевый, видимость одна. Тут все тихо, охраны нету, так что ты не дрейфь. Я быстро обернусь. Одна нога здесь — другая там. Поняла?
Геля ничего не ответила, даже не кивнула. Она сидела, уткнувшись носом в его плечо, и тихо плакала. Конечно, как честный человек, супергерой и хороший товарищ, она должна была сказать — уходи отсюда поскорее! Спасайся! Эти упыри хотят поймать тебя и убить. Павловская может вернуться с минуты на минуту. Беги!
Но ей-то хотелось зареветь во весь голос и закричать:
— Не уходи! Спаси меня, пожалуйста, не бросай здесь одну! Мне так страшно!
Но для первого варианта у нее не хватало смелости, а для второго — подлости. Вот она и ревела.
— Ну, не плачь, не рви мне сердце. — Щур погладил ее по голове. — Больше тебя никто не обидит. Никогда. Я убью, если кто обидит. Ну, все, пошел. Поспешать нам надо, мало ли что. Не бойся.
— Щур. Они хотят и тебя поймать, — через силу произнесла Геля. — Павловская грозилась.
— Да где ж этим косоруким меня поймать! — рассмеялся мальчишка и снова присел рядом с ней. — Не бойся, не дамся им. И тебя выручу, будь спокойна. А Щуром меня больше не зови. Щур в шалмане остался. А я — Игнат. Так чего, будем знакомы, барышня хорошая?
— Будем знакомы. — Геля слабо улыбнулась, а потом закрыла глаза, чтобы не видеть, как он уходит.
