— А тебя, кстати, ищут.
— Кто? Где? — удивился я.
— То-то и оно, — сказал он. — Здесь, в Иркутске, ищут. Я и сам удивился.
Настроение сразу испортилось. Неужели всплыло то давнее дело с побегом Бичевина? Неужели я где-то наследил? Даже если ревизора признают злодеем, вооруженное сопротивление властям с рук не сойдёт. Тут пахнет петлёй или каторгой.
— И кто же ищет?
— Какой-то Егор Никитин. Не местный, чуть ли не из Петербурга приехал. Людей про тебя расспрашивает. В канцелярию ходит, в бумагах что-то вынюхивает.
Вот те раз! Я уж и забыл про человека, шедшего по моему следу в Арзамасе. Несколько лет прошло, а он только появился. И сразу в Иркутске выплыл. Одно хорошо — это точно не по Бичевинскому делу. Не стал бы он издалека заходить. Одно хорошо, а всё остальное — плохо. И раз дело не в нападении на прокурорский дом, тогда в чём? Я ведь так и не узнал толком, кто он такой и на кого работает?
Пришлось мне отложить прочие дела и осторожно навести справки. Терёха подтвердил расспросы обо мне приезжего чина, а заодно и разъяснил, почему тот так долго добирался сюда.
— Больной весь. Говорят, в Тобольске долго провалялся в горячке. Едва оправился.
Может, и в горячке пролежал, может и в Тобольске, а только мне почему-то подумалось, что через дырку он пролез во времени и пространстве.
В общем, запахло если не провалом, то серьёзными неприятностями. Сам-то я мог сбежать отсюда в любое мгновение, но многие проекты были завязаны на Иркутск. Здесь располагался перевалочный пункт новобранцев, здесь заварилась совместная афера с Дерюгиным, здесь сосредоточилась почти вся торговля с Китаем. Это ещё если следователь копать не начнет и старые грешки, вроде вооружённого нападения на острог, не всплывут.
Но опасался я зря. Возможно, Никитин что-то и смог узнать в канцелярии, но там знали мало, а от простых людей он ничего не добился. Здесь хорошо помнили террор, устроенный Крыловым и теперь не спешили сотрудничать со следствием. Никитин расспрашивал дотошно многих, но одни говорили, что вовсе меня не знают, другие, что давно не встречали, а на вопросы о старых делах с удовольствием навешивали гостю на уши лапшу. Зато мне самому трое или четверо сразу же доложили о розысках, а ещё с десяток на следующий день шепнули, мол, будь осторожен, расспросы на твой счёт ведутся. Я со многими из них не то что дел не вёл, но и не знал до сих пор об их существовании, а вот ведь — предупредили. Хороший у нас всё же народ, участливый.
— Опередить его надобно, — посоветовал знакомый купец. — Если он под тебя копает, ты тоже подсуетись. На всякую старуху найдёшь проруху. Генерал Бриль их брата не особенно жалует. Так как с Крыловым вышло, уже не повторится.
Как бы не так! Плохо он нашу власть знает. Я предпочёл не дёргаться и сидеть тихо. Но пустил слушок, будто китайской торговлей лично занялся, а не через приказчиков или доверенных лиц. Слух показался тем более убедительным, что не так давно я и правда у многих скупал чай и шелка для английских контрабандистов. А купцы и рады собрату помочь — разнесли новость.
— В Кяхту подался, Никитин этот, — доложили однажды мне. — Там, видать, искать будет.
Глава двадцать третья. Восстание
Глава двадцать третья. Восстание
Чтобы не испортить задумку какой-либо случайностью, я прибыл в Охотск тайно, не предупредив о визите даже Данилу. Занял излюбленное место на пригорке, где раньше стояла корчма, и наблюдал издали за погрузкой первой партии землепашцев на казённый корабль. Мужики, бабы и несколько детей ни на шаг не отходили от Матвея, сгрудились как цыплята вокруг курицы, озирались тревожно. Всё-то им казалось здесь необычным — и корабль, и мореходы, и суровый ландшафт. Особенно их пугало море, которое никогда, кажется, не бывает приветливым на охотском берегу.
Вместе с переселенцами на «Святой Пётр» под конвоем казаков грузились ссыльные. Эти страха не показывали. Ни перед природой, ни перед людьми. Задирали охрану, спорили с моряками, кучковались в сторонке от мужиков. И вдруг от одной из арестантских кучек до меня донеслось смачное польское ругательство.
Я сперва вздрогнул, потом порылся немного в памяти и, наконец, улыбнулся. Похоже, на дальневосточном горизонте восходила ещё одна историческая фигура. И на эту фигуру я имел определённые виды.
Что ни говори, а российской историей движут авантюристы. Сколько раз они сотрясали трон. Сколько земель прихватили нахрапом. Вот и в истории русского флота проходимцы оставили яркий след. Великий Пётр, как поговаривают, собирался отправить экспедицию в Мадагаскар, но его фрегаты не смогли покинуть даже Балтийское море. Спустя много лет Великая Екатерина попыталась проделать то же самое, но потерпела неудачу. Что не вышло у великих монархов, если не играючи, то с практическим результатом добился ссыльный авантюрист генерал Беньовский.
Строго говоря, в генералы он произвёл себя самовольно, но мне было без разницы, я и сам любил пустить пыль в глаза, так что пусть хоть генералиссимусом называется. Вот только как бы приспособить к делу такого колоритного персонажа? Его бы энергию да в нужное русло. Мадагаскар меня не особенно вдохновлял, хотя Тропинин наверное не согласился бы. И даже Ликейские острова слишком далеко отстояли от американских вод, а значит и от сферы наших интересов. Другое дело острова Гавайские — один из форпостов Тихого океана. Когда ещё у нас с Тропининым дойдут до них руки? Кук наверняка раньше нас на них высадится, закрепит приоритет за британцами. А тут у нас готовый авантюрист, которому по большому счёту всё равно куда отправляться. Возможно, он пока ещё собирается вернуться в Европу, продолжить борьбу, не зная, что дни Барской конфедерации сочтены. И только потом замыслит покорять дикие острова. Под черепушку к нему не заглянешь.
Как бы подсказать нужный курс самозваному генералу?
Этот вопрос я вертел в голове так и эдак, наблюдая за исчезающими в море парусами «Святого Петра».
* * *
Мне не требовалось переплывать Охотское море вместе с крестьянами и ссыльными, чему я был очень рад. Особенно, когда увидел в Чекавинской гавани побитый штормом корабль. Одной мачты не хватало, бушприт казался короче обычного, а паруса, где уцелели, висели клочьями. Но вроде бы обошлось без погибших.
Мои крестьяне позеленели от качки и страха и чуть землю не целовали от радости. Они усердно крестились во спасение от ужасной пучины, и невдомёк им было, что из одной бури они прямиком попали в другую.
Кромку империи вновь лихорадило, а столица Камчатки напоминала Дикий Запад из вестернов. Стычки между конкурирующими артелями, между казаками и аборигенами здесь частенько выливались в бунты против власти. Прежние враги на время объединяли усилия, чтобы расквитаться с потерявшим берега начальством. И это, кажется, вошло у большерецких в привычку. Во всяком случае они убивали командиров регулярно, начиная с легендарного первопроходца Атласова.
За год до прибытия первой партии землепашцев, восставшие жители как раз прикончили очередного казенного начальника и поставили своего, выборного. Но и выборный продержался недолго. С материка прибыл следователь полковник Зубрицкий, и назначил новое руководство. Ничем не лучше прежнего. Бунт начал вызревать с новой силой.
Вдобавок к социальным и политическим потрясениям на полуострове разразилась эпидемия оспы, а как раз накануне прихода казённого судна, возникла угроза голода. Неведомый природный катаклизм привёл к тому, что кижуч, которым запасались осенью на всю зиму, не пришёл в реки на нерест, а летних запасов других видов рыбы на зиму хватало в обрез. Продовольственные запасы местного населения таяли, а нового привоза не ожидалось. «Святой Пётр» с поселенцами и ссыльными был последним. Запахло ещё одним бунтом, и большая группа политических ссыльных стала тем маслом, что подливают в огонь.
