— Провались ты со своими резонами, — фыркнул Алвин. Он даже не злился, но угроза исходила от него, как запах или электрическое поле, она ощущалась физически. — Ты мне в любом случае достанешь золота, иначе, сам знаешь, что с тобой будет. Но вот он — он останется тут. Не у тебя, а тут, тупица. И ворюга.
— Но дополнительный источник средств… — начал канцлер. Алвин сделал знак солдатам, и они сделали синхронный шаг вперёд. — О, прекрасный государь, — тут же поправился канцлер, отступая задом, — простите, что я мешаю вашим развлечениям. Я сейчас же уйду.
— Шевелись живее, — бросил Алвин и приказал стражникам. — Проводите его и оставайтесь наверху.
Сам он остановился перед решёткой и принялся разглядывать Эральда со странным выражением, этакой лихой, шальной, но невесёлой улыбочкой.
Эральд взял себя в руки.
— Хочешь поговорить, Алвин? — спросил он дружелюбно.
— Ага, — Алвин улыбнулся ещё шире. — Твой однорукий приятель умер. Он, знаешь, ещё успел очнуться, когда Марбелл его потрошил. Какие-то некромантские штучки… Хочешь, Марбелл его поднимет? Тебе случалось видеть движущиеся трупы, братишка?
Эральд сжал кулаки. Допустим, это ложь, а Алвин просто хочет посмотреть, как я бешусь или истерю, подумал он. Из любопытства. Или — это первая пытка. В любом случае — провокация. Не поддаваться.
— На движущийся труп брата я уже насмотрелся, — сказал Эральд грустно. — Да, больно. Ты ведь это хотел услышать?
Алвин поразился. Он подошёл на шаг ближе, холодная улыбочка стала какой-то беспомощной, растерянной.
— Ты — обо мне? Адское чрево, ты забавный…
— Подозреваю, тебе тоже больно, Алвин, — сказал Эральд. — Эта дыра внутри… она болит? Тянет? На что это похоже, на голод?
Алвин поразился ещё больше. Он придвинулся вплотную, взялся за прутья решётки:
— А ты знаешь про дыру? Слушай, как тебя называть, братец?
— Эральд, как отца.
— Эральд… хорошо. Значит, ты знаешь. Знаешь, мне всё время… ох, Эральд, это всё время чувствуется, от этого скучно и как-то… Это как голод, как зуд… Ха, братишка, было дело, но это уже не важно, — Алвин просунул руку между прутьями и погладил Эральда по щеке. — У тебя есть… ОНО. То, чего мне не хватало всё это время, знаешь ли, — он нервно хихикнул. — Я чувствую, всем телом чувствую, только пока не знаю, как это забрать. Кровь? Или надо затащить тебя в спальню? Не очень-то мне нравятся парни, но для дела… — он хихикнул снова, довольно гадко. — Надо спросить у Марбелла, срань Господня!
Именно в этот момент Эральд перестал бояться. Он понял.
— Ребёнок ты, Алвин, — сказал он с печальной улыбкой. — И дурачок. Придумал: спальня, кровь… Ну, режь, ешь, целуй — всё равно ведь не получишь.
— Почему? — Алвин искренне удивился.
Эральд не знал, смеяться или плакать.
— Как трёхлетний, честное слово… Ну представь, что у тебя нет… скажем, ноги. И вот в твои руки попадаю я, с ногами на месте. И что? Ну отрежь мою ногу, попытайся приставить к культе. Или съешь её и жди, когда у тебя твоя отрастёт. Смешно, согласись.
Алвин, кажется, понял — и огорчился.
— В том, что ты говоришь, есть резон, — сказал он с досадой. — Но что же делать⁈ Мне же плохо, понимаешь? Мне же всё время плохо! Это — такая скука, такая мерзость… всё раздражает, а внутри тянет и сосёт… — и поднял на Эральда совершенно детские глаза. — Ты знаешь что-то? Знаешь, как?
— Я пришёл, чтобы тебе помочь, — сказал Эральд. — Не для того, чтобы сделать с тобой что-то плохое, а для того, чтобы тебе помочь. Знаю. Ты можешь вернуть душу — твой отец отдал её незаконно.
— Я его ненавижу! — рявкнул Алвин и врезал кулаком по решётке, тут же скривившись от боли. — Ненавижу эту сволочь! И он ненавидит меня, я знаю…
— Алвин, — окликнул Эральд, — сосредоточься. — Вникни: ты можешь вернуть свою душу себе. Душа закроет дыру.
— И что будет? — спросил Алвин. Его лицо стало напряжённым и недоверчивым.
— Я не знаю.
— Как — не знаешь? — Алвин снова начал злиться. — Ты должен мне объяснить, каково это — с душой. Со своей. Ты-то жил с ней с детства! Что со мной будет, если я её верну?
— Я не знаю, Алвин. Прости.
— Какого беса⁈ — очень красивое лицо Алвина исказилось так, что, поползи черви у него из ноздрей, Эральд нисколько не удивился бы. — Ты должен мне объяснить, что это будет! Я приказываю! Слышишь? Или сильно пожалеешь!
— Эй, Алвин, — окликнул Эральд тихонько. — Не ори, сосредоточься, успокойся. Буду объяснять — не услышишь.
Алвин моргнул и замолчал.
— Послушай внимательно, — сказал Эральд медленно. — Я правда не знаю, что с тобой будет, если ты вернёшь себе душу. Знаю одно — дыра внутри тебя пропадёт. Но я понятия не имею, что ты будешь чувствовать.
— Но почему⁈
— Потому что все чувствуют по-разному. Я — одно, а, например, Марбелл, у которого тоже есть душа — другое. Понимаешь?
— А я?
— А ты — третье. Никто тебе не предскажет, что именно. Точно одно: твой зуд, голод, скука — пройдут. Что их заменит — не знаю.
Алвин оттолкнулся от решётки, сделал десяток шагов туда-сюда, мотнул головой. Эральд чувствовал, что Алвин мучается, сильно, что-то внутри него идёт вразнос — жалел, но не мог помочь. Был уверен, что даже королевское чудо не спасёт.
Алвин остановился, сжал ладонями виски. Всхлипнул — и выкрикнул с детской обидой, тоской и злобой:
— Я боюсь! Боюсь, ясно⁈ А если ты врёшь⁈ Если будет плохо — будет хуже — совсем плохо — тогда что⁈ Ведь назад отыграть не выйдет! Зачем тебе мне помогать? Скажи, дрянь, ты убить меня пришёл⁈
— Алвин, не ори, — сказал Эральд вполголоса. Почему-то это заставляло Алвина скидывать обороты. — Сосредоточься, поразмысли. Ты ведь понимаешь, что я мог бы тебя убить в храме?
Алвин смотрел подозрительно и зло, но его глаза были буквально полны слёз, как у маленькой девочки. Однако слушал, не перебивая.
— Сколько людей тебе сказали, что я — благой король? — сказал Эральд тихо.
— Я — король, — огрызнулся Алвин, но без особого нажима.
— Ты — да, за это продали твою душу. А я — по праву рождения. И не могу я убивать, особенно — беззащитных, особенно — подло…
— Это я-то — беззащитный?
— В храме — был. Безоружный. Не знал, что я за тобой слежу. Не так?
Алвин прищурился.
— То есть, ты меня не ненавидишь?
— Нет.
— При том, что я занимаю твой трон? — спросил он с глумливым смешком. — Ах, ради меня, кажется, прирезали твоих родителей? Но не ненавидишь, да?
— Мои родители были тебе дядей и тётей, — вздохнул Эральд. — Отобрало это убийство у нас с тобой нормальное детство, а ведь мы бы дружили, я думаю. Тебя бы любила моя мама, ты ведь был милым ребёнком, наверное… и никакого зуда, никакой дыры, представляешь?
— Но ты меня не ненавидишь?
— Алвин, успокойся. Не вижу повода для ненависти. Моих родителей убили, тебя не добили ради трона…
— Ты просто деревянный! — выдал Алвин презрительно. — Ты не мужчина вообще, ты — артефакт короны, ничтожество, ты не можешь…
— Ну, что с тобой делать, Алвин, дитя горькое… прыгаешь и скачешь, дразнишься, как маленький, истеришь, боишься меня…
— Я боюсь⁈ — Алвин, сжимая кулаки, с искажённым яростью лицом шагнул к решётке.
— Конечно. Я пришёл к тебе разговаривать, безоружный — когда у тебя армия, а ты меня запер, как страшного зверя. Чтобы я тебя не съел?
— Чтобы ты не смылся!
— Зачем мне? Я с таким трудом сюда добрался, чтобы иметь удовольствие с тобой поговорить, а ты боишься, что я сбегу… Ты не повзрослел, Алвин. Чтобы повзрослеть, видимо, душа нужна.
Алвин остановился, собираясь с мыслями. Эральд не мешал ему думать, наблюдал. Удивительно, думал он. Когда Алвин начинает жаловаться, он ведёт себя почти по-человечески, по-детски, но в нём вдруг что-то соскакивает — и виден ад во плоти, ледяная хихикающая пустота… Жалуется — человеческое тело?
Между тем, Алвин вынул ключ и отпер решётку, с лязгом и грохотом откинув дверь.
