Марчук.
— Что встали?
— Так вон, в кустах чего-то торчит!
Орденцы подошли глянуть поближе и увидели босую ногу, торчащую из травы. А дальше углядели и всё тело целиком без единой нитки на нем. Сам умерший был еще молод и, по-видимому, благородных кровей, ибо лицо брито, а волосы длинны, да и кожа слишком бела для простого мужика.
— Ограбили, что ль? — подивился Василь. — Сроду тут татей не водилось. Дорога-то неезжая.
— Колдун это, — глухо ответил Марчук. — Всё, как чухейский мальчишка говорил: кровь из ушей, глаз, носа. Значит, у него теперь либо лошадь, либо повозка с лошадью.
— Это почему ж?
— Вряд ли дворянин тут пешком прогуливался. Ладно, поехали. В деревне скажем, чтоб подобрали его да похоронили.
И на сей раз Карницкий остался с Василём снаружи. Подумал, лучше заранее увидеть чужака и попытаться что-то сделать, чем помереть внутри кареты, так и не узнав, что тебя убило.
В Бологое прибыли уже далеко за полдень. И, к своему облегчению, Карницкий увидел все три двора в целости.
— Были. Вчерась от и были. Барчук и холоп при ём, — говорила баба, кланяясь на каждом слове. Видать, так ее впечатлил орденский знак.
— На чём приехали?
— На повозке такой, — она изобразила руками что-то невнятно-круглое.
— Останавливались тут? Что-то просили? Холоп что-то просил передать?
— Да, стояли чуток, снедать просили, лошадку напоить.
— Кто говорил с ними? Ты ли? — нахмурил брови Марчук. — Ну, отвечай живо!
— Не я, муж мой говорил.
— Зови мужа!
— Дак нет его, ушёл.
Дурная баба и так юлила, и эдак, и лишь когда Василь пригрозил поколотить ее и даже замахнулся, она призналась, что барчук дал им целый рубль в оплату за скромный обед, и муж ее сразу же отправился в Старые Турдаки, чтоб прикупить кой-чего. Она боялась, что орденцы захотят отнять рубль, потому как понимала, что барчук был ненастоящий. Ведь незадолго до того мимо них проехал другой барчук в той же одеже. Знать, этот, который рубль дал, ограбил первого. Но они же не грабили, и рубль им даден был честно, за просяную кашу и ведро воды.
— А старик тот много чего говорил, но то всё мужу. А мне откуда ж знать, чего он тама наплёл?
У Карницкого аж руки зачесались выпороть глупую бабу вместе с мужем. Чухейский грамотей жизнью рисковал, ведя опасного иномирца через самые глухие места, а эти дурни из-за жадности даже не могут сказать, куда колдун дальше поехал.
— И что теперь? — безнадежно спросил Адриан.
Ответил ему не Марчук, а Василь:
— Дак дорога-то одна. На развилке вроде почтовая станция должна быть. Там и спросим.
Напоили немного коней и снова тронулись.
Внутри Карницкого вспыхнуло давно забытое чувство погони, какое бывало в детстве, когда отец брал Адриана с собой на охоту. Только там ты мчишься верхом по полю, вокруг носятся и лают собаки, и где-то впереди бежит со всех ног заяц, спасая свою жизнь. И не так важен тот заяц — у него и мясо жесткое, и летняя шкура плоха — но сама душа рвётся за ним, поторапливая коня. С губ срывается: «Ату его, ату!». В крови полыхает азарт, жажда быть первым, первым подстрелить косого, чтобы потом хвастать его тушкой и небрежно говорить: «Вон какой матёрый».
Прежние дела не требовали погони, все чужаки либо сидели по жарникам, либо оставались там, где очутились в этом мире. Лишь сейчас Адриан впервые ощутил себя Стрелой. Он не думал о том, что будет делать, когда настигнет этого попаданца, и как вообще можно остановить столь могучего колдуна, который убивает одним касанием. Сейчас важнее всего было выследить его и догнать.
* * *
Уже издалека стало понятно, что клятый иномирец не миновал сей почтовой станции. Ворот, которые вроде как должны замыкать высокую ограду, почему-то не было, во дворе ходило немало людей, больше мужики, но были и в лакейской форме.
Орденскую карету тоже приметили издалека. Потому, как только Марчук сошел наземь, на него тут же набросился важный господин в богатом камзоле. Карницкий никогда не надевал в дорогу парадное платье, чтоб не попортить, его ж стирать нельзя, а щёткой не всегда удается выбить дорожную пыль, не повредив тонкое шитье. А этот господин почему-то надел. Или это у него самый простой наряд из всех имеющихся?
— Где вас чужаки носят? Уж когда за вами послали? Гляньте, что эти ваши иномирцы вытворили? Как теперь дальше ехать? Кто в подорожной печать поставит? Я напишу на вас жалобу! Кто у вас там главный? Хотя нет, губернатору напишу. Или его величеству! Только зря казну разбазариваете, а толку нет! — кричал господин.
Марчук хотел было обойти гневливое благородие и узнать, что ж тут приключилось, но тот схватил невысокого орденца за шиворот и дёрнул к себе.
— Ишь, заносчивый какой! Слушай, когда с тобой барон Серебряков говорит! Зря его величество надавал вам столько привилегий. Где это видано, чтоб простой мужик перед благородным человеком шапку не ломал и спину не гнул?
— Ваше благородие, вы мешаете мне, полномочному представителю Граничного ордена, ловить иномирца, — спокойно сказал Марчук. — Я здесь по делу, потому, согласно укладу, могу не тратить время на поклоны и прочие церемонии.
И вырвался из хватки барона.
С козел спрыгнул Карницкий и перегородил дорогу Серебрякову, дав Марчуку возможность пройти дальше.
— А ты еще кто? Тоже из Ордена? — брызгал слюной благородие. — Понабрали босяков с улицы, а те сразу нос задирать! Пшёл вон!
— Я передам своему отцу, Ведиславу Радимовичу Карницкому, что барон Серебряков считает его сына не более, чем босяком с улицы. Будьте так любезны, сообщите мне, где стоит ваше имение, чтоб я знал, куда переслать ответ моего батюшки.
Барон отошел на шаг и пристальнее посмотрел на юношу. Картуз, обрезанные по уши волосы, разбитая губа с зеленоватыми отметинами вокруг, запылённая до неразборчивости цвета и ткани одежда, уродливая щетина. Но при этом осанка, умение держать себя, чистая речь, манеры и впрямь выдавали некое благородное воспитание.
— Чем кричать попусту, лучше расскажите, что тут такое.
Серебряков попыхтел-попыхтел, но всё же ответил:
— Толком и не разобрать. Я приехал вчера, думал лошадей поменять, а тут только вот гонцы переполошенные да мужики. Смотрителя нет, конюхов нет, коней тоже нет, только пустые повозки стоят.
—
