Так что пришлось, для Джанибека выделить комнату, где хана содержат согласно его статусу. У дверей и окон помещения постоянно дежурит стража, а вечером выпускают погулять в саду. Иногда мы с ним беседуем и даже играем в шахматы. Неожиданно оказалось, что Гирей человек по-своему интересный и далеко неглупый. Отпускать я его, конечно, не стану. Заберу с собой в Москву в почетный плен. Ну, а что? Есть у меня царевичи Сибирские, будут и Крымские. Или нет, Таврические. А что, хан Джанибек Таврический, разве плохо звучит?
Правда, золотого запасу у него примерно как и у персонажа из «Свадьбы в Малиновке». Остатки казны в Бахчисарае, там же и семья. Ну, ничего, вывезем!
— Государь, — осторожно просунул в дверь голову Бурцов. — Там к тебе Мишка Шемякин просится пред светлы очи!
— Это кто еще такой? — задумался я, пытаясь вспомнить ратника или начального человека с таким именем.
— Так жилец московский, что с посланием прибыл!
— Погоди, а я что его еще не принимал?
— Нет, батюшка! Все недосуг было.
— И вы, сукины дети, не напомнили?
— Не вели казнить! — бухнулся на колени спальник.
— Ладно, зови, — сплюнул я от досады.
Через минуту ко мне вошел немного смущенный молодой человек с объемистой кожаной сумой через плечо и поклонился большим обычаем. Стоило ему переступить порог, как я вспомнил давнюю историю, произошедшую с его отцом во время нашего похода на Смоленск.
— Ну, здравствуй, Миша, — улыбнулся я. — Экий ты здоровяк вымахал!
Молодец и впрямь удался и ростом, и статью, и белым лицом. Явно не одна девка в Замоскворечье по нему сохнет!
— Здравствуй, великий государь, — еще больше смутился посланец. — Прости раба своего нерадивого, что так задержался…
— Пустое, — прервал я гонца. — Лучше расскажи, как там в Москве дела?
— Слава богу, все благополучно, — облегченно вздохнув, начал свой рассказ Шемякин-младший. — По всем церквам в колокола звонят о здравии вашего величества, да молебны служат об одолении супостата!
— Славно.
— Царевны в добром здравии пребывают, а так же и боярин Вельяминов с княгиней Щербатовой. Ждут вас домой с победой.
— А Матвей Иванович здоров ли?
— Ага, здоров, — обрадовался парень, что я назвал его отца по имени отчеству. — Только летом прихворнул немного, да слег, а так здоров.
— Будешь дома, — улыбнулся я, — скажи, чтобы выздоравливал. Мне верные слуги нужны!
— Непременно передам.
— Ну, давай свои послания, разбираться будем, что да как.
Мишка с готовностью снял с плеча свою «почтальонскую» сумку и поставил ее передо мной.
— Гляди государь, все печати целы! Спал вполглаза, ел с оглядкой, скакал днями и ночами, а послание из рук не выпускал!
— Молодец, — кивнул я. — За верную службу жалую тебя конем, кубком и десятью рублями к окладу. А теперь ступай и передай, чтобы кликнули ко мне дьяка Анциферова, а то я с этими бумагами до вечера не разберусь.
— Слушаюсь! — еще раз поклонился обрадованный жилец и ринулся исполнять повеление.
Сломав сургучные печати, которые, к слову, сам я несколько лет назад и ввел в оборот на Руси, разрезал ножом многочисленные завязки и принялся разбирать корреспонденцию. Вот это свернутая в трубку грамота с патриаршей печатью от Филарета. Следом еще одна от Вельяминова, потом деревянная шкатулка с гербом Мекленбурга — наверняка из Ростока, от Болика. И большой тубус с печатью Посольского приказа. Похоже, Клим вернулся из своего вояжа, а может просто донесение прислал. И, наконец, в самом низу не сверток и не тубус, а конверт из плотной бумаги. Так могла запечатать письмо только Алена. Я сам ее научил…
— Ну, где там Анцыферова черти носят? — прикрикнул я.
— Послали уж, государь! — просунул в дверь голову Бурцов.
— Что-то долго, — пробурчал я. — Ты сам-то грамотный?
— Разумею премудрость сию, — важно кивнул спальник.
— Тогда поди сюда. Ну-ка возьми этот свиток и прочитай что там…
Лучше бы я этого не делал. Нет, придворный действительно оказался грамотным, что для русских дворян не такая уж редкость. Но вот читал он до сих пор в лучшем случае Часослов или еще что-то в том же духе. Во всяком случае, именно так он и начал читать послание от Никиты. Нараспев и с выражением!
— Все, свободен! — велел я, отбирая документ у незадачливого чтеца.
Пока не пришел мой секретарь, пришлось вникать самому. Если коротко, в Москве все обстояло благополучно. Науки, ремесла и торговля процветали, а население благоденствовало. Правда, отдельные и в целом нетипичные для народа-богоносца элементы по-прежнему замышляли измену, но Вельяминов регулярно вскрывал их коварные замыслы. Причем настолько успешно, что темницы немножечко переполнены, а потому, цитирую по тексту: «надежа государь, надо что-то решать».
По поводу моих воинских успехов была кратенько выражена бурная радость, а затем шло перечисление, где и какие заложены крепости на новой засечной черте. Какие гарнизоны и пушки в них поставлены, а также количество поселенцев с упоминанием вероисповедания. Ну да, сейчас именно религия определяет национальную принадлежность. Православный — значит русский. Лютеранин — немец, даже если чех. А католик хоть ты тресни — лях!
Известия из Мекленбурга тоже в целом радовали. В старинных моих вотчинах все обстояло благополучно, нивы колосились, города богатели, беженцы от имперских войск вносили, конечно, некоторую сумятицу, но их старались как можно быстрее переправить за границу моего богоспасаемого княжества, в том числе и на Русь.
К слову сказать, я сам приказал никого не неволить, в особенности людей упоротых на почве религиозного фанатизма. У меня тут своих таких хватает. Вот ремесленников добрых, рудознатцев, крестьян это всегда пожалуйста. Купцов тоже можно.
Пока я разбирался с письмами, примчался, наконец, Анцыферов и засел за дипломатическую почту. Все же Первак у меня ни один год личным секретарем был, а потому к гостайне, что называется, допущен. Правда с ним явились и неразлучные Митька с Петькой. Сели рядком и глазами лупают. Интересуются. Особенно царевич.
— Господин Рюмин пишет, что визит его к Римскому кесарю Фердинанду происходил с небывалой ажитацией, но к консенсусу не привел, — доложил дьяк, закончив с первым письмом.
— Что?! — удивился я.
— Тут так написано, — пожал плечами наставник царевича.
— Да ну на, — отобрал я у него послание, чтобы лично прочитать тоже самое. — Блин, где только слов таких набрался!
— В Европах человек обретается, — тяжко вздохнул Анцыферов, в свое время из-за женитьбы упустивший возможность учиться в Ростокском университете. — Привык к политесам.
Судя по всему, Первак успел подцепить модную в будущем у отечественной интеллигенции болезнь. В смысле, восторженное отношение ко всему, что находится там, где вечером за горизонт заходит солнце.
— Как привык, так и отучим, — хмыкнул я, прикидывая расклады.
В общем, все понятно. Император сейчас на коне. Подавил восстание чешских сословий, выгнал «зимнего короля» Фридриха Пфальцского и решил, что бога за бороду держит. Поэтому никого слушать не готов, кроме тех случаев, когда говорят что-нибудь приятное лично ему. Протестантские князья кажутся ему испуганным сбродом, что в принципе так и есть. Поэтому их можно и поприжать.
Говоря по чести, мне нет дела до обид и притеснений Евангелической лиги. Эти уроды сами подняли бучу, потом сами испугались и лишили поддержки восставших чехов и теперь пожинают плоды своей трусости. Но есть как минимум два короля, уже примеряющих на себя венец и тогу «защитников истинной веры», и оба приходятся мне родственниками. Кристиан Датский и Густав Адольф.
Выступи они единым фронтом, имперцам пришлось бы тяжко, но, нет. Двум орлам в небе тесно. Поэтому, первыми в бучу полезут датчане и получат по рогам. Дядюшка Кристиан, может сколько угодно мнить себя великим полководцем, но против Тилли не устоит. Оно бы и бог с ним, но идя против Империи, его армия никак не минует Мекленбурга и тут, куда ни кинь, везде клин.
