собираться на выход. Может, боялись, что больше я никогда не пущу их на порог и они не увидятся со своей бабулей-феей?
Не знаю. Самой указывать им на выход было как-то невежливо и неловко. А потому я пригласила все семейство на поздний ужин — кто что в холодильнике нашел, то и его!
Павел Петрович нашел в холодильнике коньяк. А Ирина — шампанское.
— Выпить надо, — сделал логичный вывод отец семейства. — За все… вот это! И за наше спасение! И нашего сына, который все равно нас нашел!
Я не стала говорить, что коньяк, в отличие от шампанского, кажется, не охлаждают. Какая разница? Во всяком случае, Самохваловым уж точно есть что отпраздновать.
Павел Петрович наполнил бокалы — себе и Матвею плеснул коньяка, мне и Ирине открыл и разлил шампанское — розовое, как я люблю, — а детям апельсинового сока.
А потом были тосты, разговоры, смех…
Павел и Ирина вели себя так, как будто у них в разгаре медовый месяц. Они тайком, будто никто не видит, пожимали друг другу руки, переглядывались, многозначительно улыбались.
Дети вели себя неожиданно — как совершенно нормальные дети, шумные и шебутные. У них бабушка-фея! Кажется, этот факт приводил в восторг обоих.
А все вместе это напоминало теплый семейный праздник — такой, какими их показывают в голливудских фильмах, где все смотрят друг на друга с любовью.
Я вдруг почувствовала себя лишней на собственной кухне. Это не моя семья, не моя любовь, не моя радость. Я здесь — так… хозяйка дома. То есть даже — смотрительница.
В конце концов, не выдержав, я выбрала момент, когда никто, кажется, на меня не обращал внимания, и выскользнула из кухни.
Можно податься куда-нибудь на морской берег и подождать, когда все гости сами догадаются, что засиделись, и уйдут… Или открыть себе еще какую-нибудь комнату. Или найти красивый горный вид…
Вместо всего этого я открыла входную дверь дома, выскользнула из нее, спустилась на пару ступенек и присела прямо на крыльце.
А спустя еще несколько секунд рядом со мной опустился на ступеньку Матвей. Помолчал.
— И что теперь? — спросил он наконец.
Я не стала на него оглядываться. Теперь… чтоб я так знала.
Дом давал много возможностей… скажем, можно загадать себе клад (только все-таки не на дне моря!), забрать его и жить припеваючи всю жизнь. Да еще и своих близких обеспечить. И маму, и всех подружек щедро одарить. И не делать ничего вообще. И даже из Дома этого уехать, чтобы никогда больше не рисковать жизнью, не встречаться со странными и опасными чудесами, не менять чужие судьбы (к лучшему ли?). Но…
Об этом моя двоюродная бабка тоже писала, и слова из ее записок намертво врезались мне в память.
«Помни: кому много дано, с того много и спросится. У всего есть своя цена. Даже у того, что кажется бесценным. И одно дело — когда ты берешь у мира или миров то, что необходимо тебе или твоим близким для жизни, работы и благополучия — еду, одежду и прочее. Пусть даже деньги — в тех количествах, что действительно тебе нужны. Ты платишь за это миру своей работой.
Совсем иное — взять лишнее. Ты можешь при желании баснословно разбогатеть, да. Но не забывай о том способе, которым Вселенная удерживает себя в равновесии. Ты готова к тому, что однажды именно в твоей семье бесследно исчезнет человек, присутствие которого понадобится в каком-то другом мире из-за твоей непомерной жадности? У каждого действия есть последствия — необязательно в том же мире. На каждое действие найдется противодействие. Равновесие непременно будет восстановлено, тем или иным способом…»
Нет, я не была готова к тому, что из-за моей жадности однажды может бесследно исчезнуть мама. Никакие деньги мне этого не возместят. Да пусть даже не мама — а, например, Светка или Катька из моей комнаты в общаге. А значит, и не надо мне невероятных кладов. Проживу без них.
А вот уехать из Дома… эта мысль все еще была в чем-то соблазнительной, но… записки родственницы многое для меня изменили, хоть я и долго не признавалась в этом самой себе. Но если из-за моей трусости в мире станут чаще исчезать без следа люди — я вряд ли смогу себе это простить.
Да и, если совсем уж честно… кажется, уехав из Дома, я всю жизнь буду жалеть об упущенных возможностях. Я могу уехать и, может быть, повидать однажды весь мир. А могу — остаться. И повидать множество миров.
— Знаешь, моя бабка писала, что каждый смотритель, оставаясь в Доме, выбирает себе занятие по душе. И оно всегда непременно оказывается тем самым делом, для которого Дом — самое лучшее место. Это не принуждение, просто смотрителем может быть только человек определенного склада. Например, моя двоюродная бабка, как выяснилось, была вроде твоей… в общем, свахой, — я усмехнулась. — Она помогала безнадежно одиноким людям найти любовь, даже если для этого надо было поискать в других мирах.
— Ты тоже будешь свахой? — я не видела в сгущающихся сумерках его лица, но по голосу поняла, что он улыбается. Мотнула головой.
— Еще чего не хватало! Я же туристическому делу учусь. Знаешь, у меня всегда была мечта, что когда-нибудь у меня будет собственное турагентство, и я стану организовывать для людей путешествия в их личную сказку… И… знаешь, кажется, здесь, в Доме, я могу создать совершенно уникальное турагентство. Мои клиенты будут действительно путешествовать в сказку. По-настоящему. Каждый — в свою собственную.
— Ага, и каждый раз будешь их искать вот так?
— Да нет, зачем. Они же будут проходить в двери вместе со мной. Вот как ты. И оставаться самими собой. Попаданство с комфортом! В выбранный мир, у меня ведь даже каталоги есть с описаниями миров.
— А если они захотят там остаться?
Я задумчиво прикусила губу.
— Я думаю, большинство не захочет. Бывает, конечно — влюбиться насмерть, или еще что… но не за пару недель отпуска же! И у большинства людей есть семьи, родные, какая-то налаженная жизнь, карьера…
— А если к тебе придет какой-нибудь преступник, которому надо спрятаться? Ты же не будешь каждого клиента по полицейской базе проверять. Удерет в другой мир и станет там гадить.
Я покачала головой.
— Бабка писала, что Дом сам защищает себя. К нему приходят только те, кому он действительно нужен. У нее,
