– Добей его да помоги, красные рядом, я их видел возле озера, тут всего километр, быстро придут, надо уходить, – закричал раненый Лубалису.
Я корчился на полу, но все же видел краем глаза, что происходит рядом. Вот эта литовская мразь поднимает наган, останавливается, и внезапно его тело валится на пол недалеко от меня.
– Захар, говорил же, не ходи один! – ко мне летит Боря, хватает меня и начинает осматривать.
– Борь, грудь пробита, не тряси, больно… – хриплю я, и по губам течет что-то липкое.
– Командир, его надо скорее выносить!
– Товарищ командир, раненый все расскажет, они ждали основную группу со старшим и радистом. Меня нужно к немцам. Слышите, обязательно к немцам. Связи у них нет, обо мне не знают, этих не отпустите, никто ничего не узнает.
– Парень, какие немцы, ты о чем?
– Я знаю, что это не конец, чувствую, переправьте к немцам! – умолял я.
– До них тридцать километров, как?
– Алексей, отпусти меня, я сам его вывезу к ним! – влез в разговор Малыш.
– Сдурел?
– Я переоденусь, мову я знаю, сойду за бандеровца, учили ведь.
О чем он?
– Ладно, пойдешь на север, деревня рядом, главное, чтобы парнишка не отошел, – тихим голосом отвечал Борису Павлов после короткой паузы. – Там наши стоят, окажут первую помощь, обратишься в отдел СМЕРШ, они помогут переправить тебя и пацана к линии фронта. Как там действовать, решай сам, – подытожил командир. – И возьми вот это, – с этими словами капитан Павлов снял с себя планшет и передал его Борису. – Тут то, что было приготовлено для других, но тебе нужнее.
– Суки красноперые, думаете, у вас что-то получится?
– Уже получилось, тварь, немцу уже хана, скоро и ваше бесовское отребье передушим, – услыхав ругательства раненого оуновца, пробормотал я.
– Захарка, молчи, я сам тебя сейчас перевяжу, а потом на руках вынесу отсюда.
Мне было плохо. За долгую дорогу успел вспомнить все свои ранения. Это было не самым болючим. Наган штука мощная, но пуля небольшого калибра и отверстие после него не самое огромное. Болело внутри, легкие обжигало как огнем, первый раз я очнулся, когда мне кто-то вколол какую-то хрень в руку. В голове стало еще туманнее, и я снова вырубился. Какие-то разговоры, буквально на грани сознания, успокоили, говорили на русском языке. Второй раз очнулся от тряски, скосив глаза, обалдел от увиденного. Малыш полз и тащил меня волоком по земле. Ничего не понимая, открыл было рот, но спросить не успел, вновь отключился. Третий раз был контрольным, после этого я уже успокоился, по крайней мере, умереть мне вряд ли дадут. Меня перевязывали и разговаривали на немецком языке. По внешним признакам это был полевой медсанбат вермахта. Неужели Малыш решился и доставил меня к немцам? А как же сам? Стоп, что он тогда говорил Павлову… Знает украинскую мову, он что, со мной в тыл врага собрался? Да и переданный планшет… Интересно, что в нем?
– Очнулся? – услышал я голос справа от себя.
Естественно, спрашивали на немецком. Ну это уже легче, смешно сказать, но мне гораздо легче сойти за своего у немцев, чем у своих или бандеровцев.
– Ага, – кивнул я и закашлялся.
– Не дергайся, только операцию провели. Повезло тебе с напарником, смелый и отчаянный парень. Перейти через линию фронта с раненым… Дорогого стоит.
Раз такое отношение, значит, у немцев на передке есть данные на меня. Отлично.
– А где я?
– Пока в медсанбате, думали, отлежишься чуток и отправим, как ты себя чувствуешь?
– Лучше, чем после того, как пулю получил.
– Твой друг сейчас у жандармов, сам-то тоже без документов?
– Какие документы во вражеском тылу? – удивился я настолько натурально, что врач, а это без сомнений был врач, понимающе покивал головой.
– С тобой проще, твой друг назвал твое имя и, меня это очень удивило, звание. Сколько тебе лет?
– Скоро четырнадцать.
– Унтер-офицер абвера в таком возрасте! Первый раз встречаю.
– Я тоже их не видел, но, видимо, они есть, – улыбнулся я.
– Спи сейчас, тебе ввели сильное лекарство, легкое мы тебе сохранили, но пришлось потрудиться. Восстановление, если не будет заражения, займет долгое время, отдохнешь теперь, наверное, забыл уже, как отдыхать?
– Вы правы.
– Чертова война, дети вместо игр во дворе воюют как взрослые!
Меня не удивила реакция врача, я не раз встречал недовольных этой войной и в немецкой армии.
Спустя сутки меня куда-то повезли, что обрадовало больше всего, увидел Малыша, даже перебросились парой слов. Он не был под арестом, но и оружия у него не наблюдалось. Я быстро сказал ему, что постараюсь вытащить его к себе, на что Борис лишь улыбнулся. Он понимал, что скорее всего это будет невыполнимо, но я серьезно собирался это сделать.
Уже через три дня после операции в полевом медсанбате вермахта меня переправили в Кенигсберг. Я был даже рад этому. Едва разместили в госпитале, не прошло и часа, как прибыл лично Дюррер, а после него и Кузнецов. Последнего я упрашивал вытащить Бориса, рассказав ему вкратце о нем, Николай Иванович обещал помочь. С Дюррером же беседа была длинной.
– Юра, как же ты попался? – он всегда за меня переживал, и я видел, что это не игра, привязался он ко мне всерьез.
– Так получилось, причем пострадал я именно от своих, – я нахмурился, делая вид, что мне неприятно вспоминать об этом.
– Ты неоднократно убеждал нас, что свои тебе – немцы, – встрепенулся полковник.
– Я и сейчас так считаю, просто пулю я получил от одного из наших учеников, – покачал я головой.
– Ты серьезно?
– Он раскрыл меня, пришлось убегать, но и это бы не вышло, не помоги мне один парень.
– Это тот, что согласно рапорту фельджандармерии, вынес тебя через линию фронта?
– А сколько тащил до этой самой линии! Мы ведь не близко были, даже на лошади меня вез. Стрелял в меня курсант Лубалис, да-да, тот самый, что шел старшим группы. Половина группы скрывается в лесах, но все их приметы переданы врагу. Лубалис и Биленко сдались сразу, предложили свою помощь красным.
– Так вот откуда противоречия в донесениях. Сначала сведения шли достоверные, а затем один сеанс – и полная противоположность первым донесениям. Как же не раскрыли эту мразь еще здесь? Юра, ты работал с ними, должен был понять, увидеть, просчитать…
– Они и не скрывали свое презрение ко мне, но в причине я ошибся. Думал, что все это из-за возраста и звания, а оказалось, они просто ненавидели меня за службу Германии.
– Придется устроить тщательную проверку всех готовящихся агентов, наше руководство будет недовольно произошедшим. Как ты думаешь, Юра, – полковник приблизился ко мне, – может, не стоит отражать в рапорте причастность наших курсантов к твоему ранению?
– Господин полковник, я поддержу все, что вы скажете. Вам известна моя преданность, и думаю, я имею все основания для доверия.
– Ты с самого начала был верен нашему делу, Юрий. В тебе у меня такая же уверенность, как в самом себе. Когда рапорт будет готов, я ознакомлю тебя с ним, может что-то добавишь. Это не нарушение порядка, разумная предосторожность, не более. Не нужно гестапо знать о нашей проблеме, иначе все дело может рухнуть. А эта проклятая война еще идет. Ты меня понимаешь?
– Конечно, господин полковник.
– Отлично. Выздоравливай, надеюсь, что все заживет удачно и ты вновь станешь таким, как прежде, веселым и здоровым, – вполне искренне заявил Дюррер. – Насчет твоего спасителя…
– Он наш человек, уверен, я не могу так ошибаться…
– Все ошибаются, Юра, но думаю, что в этом случае ты прав. За него выступает одно обстоятельство, которое невозможно игнорировать.
– Это какое? – удивился я.
– Он принес ценные бумаги с той стороны, разведка подтвердила почти все, что там указано, просто великолепная информация. Знаешь, командир того полка, на участке которого вы перешли фронт, уже требует для себя награду, как будто это он лично принес такие сведения. Наглец.
