Если бы мне не было так х… плохо, наверно оценил бы красоту по достоинству. Все приобрело, четкие грани и нет полутени, есть свет и тьма… Чернильная темнота леса перемежается серебреными лучами, расплывающимися в туманной дымке, поднимающейся от разогретой за день земли.
Когда заорал филин, я чуть в портки не наложил с перепугу, а мерину — хоть бы хрен по деревне, дернул обрубленным ухом, да всхрапнул (наверно, выругался на своем, на лошадином). Встряхнул гривой и зашагал дальше, как ни в чем ни бывало.
Бесплотными тенями скользим по лесным тропам — легкий шорох одежды, позвякивание амуниции и тяжелая поступь нагруженных лошадей выдает в нас людей, а не лесных призраков.
Я даже задремал и ненадолго провалился в бездну сновидения…
И снился мне бронежилет, да так явственно, что почувствовал на плечах его тяжесть, ощутил под рукой все изгибы и влажную поверхность(!)
Когда очнулся, первая мысль была — надо протереть, не то заржавеет.
Потом понял, что наглаживаю сам себя, а мокро, так это роса выпала. Ночной воздух просто напоен влагой и, от этого похож на густой кисель. Старики говорили — ежели такое, то быть вёдру.
С шумом втянул в себя лесные запахи…
Пряно-влажный аромат прелой листвы — в нем чувствуется легкая примесь грибного запаха и еще чего-то таинственного, непознанного.
В темноте послышался стук кремня, посыпались ослепительно белые искры… Красный свет факела разорвал ночную темноту.
Все очарование закончилось и пришли суровые будни. Чья-то грубая рука хлопнула по ноге и хриплый голос одного из стрельцов, ласково ссадил меня с мерина:- Федор, слазь, ужо приехали.
Тяжело слез с седла, едва успел цапнуть свой мешок с барахлом, и верная коняшка исчезла в темноте, уведенная прочь.
Спросил у первого попавшегося — где Илья?
Движением руки был послан по маршруту: — Туды пошел…
Они чего все совы да филины и видят в темноте? Я пока добрался, чуть лоб не расшиб о внезапно выросшее на пути дерево, и пару раз запнулся о торчащие из земли корни.
Расположившись на бревне у костерка, горевшего в яме, засмотрелся на огонь…
На это можно смотреть вечно…
Мне всучили в руки кружку с горячим отваром, ломоть серого, ржаного хлеба посыпанного крупной солью и кусок вареной оленины.
Спать расположился тут же у костра, на лапнике, подложив под голову мешок и укрывшись попоной.
Лета ХХХ года, Сентябрь 8день
Разбудили меня, можно сказать — нежно.
Архип постучал по пяткам, мыском своего сапога:- Федор, жрать будешь?
— А что, уже дают? И чем кормят раненых? — Спросил, не открывая глаз, да еще постарался, поплотней укутаться в импровизированное одеяло.
— Давно, ужо все поели, один ты спишь словно сурок. А пораненным березовую кашу дают. — со смешком в голосе поставил передо мной плошку, наполненную, судя по долетевшему запаху, овсяной кашей с мясом. Подлый желудок заурчал сердитым котом.
Проворчал вполголоса: — Вставайте граф, вас ждут великие дела.
Сел, протер опухшие со сна глаза и, зевнув во всю широту души, потянулся: — С добрым утром, Архип.
— И тебе не хворать. — Подобрав с земли сучок, он шерудил в кострище, что-то выкатывая из него.
Сначала подумал — картошка, ан нет. Он ловко откатил камешек в сторонку и слегка стукнул по нему.
Над поляной потек восхитительный аромат свежезапеченого мяса.
Я невольно сглотнул слюну и Архип, заметив это, снисходительно спросил:- будешь?
В ответ подставил плошку с кашей, куда он и переложил мясо.
Первые несколько ложек были съедены в полном молчании — блаженствовал. Либо так проголодался, либо это так на самом деле вкусно…
— Архип, а где Илья?
— Спишь долго. Он еще затемно, стрельцов отрядил в наряд на дорогу и дальний дозор. Скоро ужо должен возвернуться.
Закончив завтракать, пошел совершать утренний моцион. Опосля была перешнуровка моей тушки — повязка за ночь ослабла, обработка синяка настойкой бодяги и утяжка. Немного посидели с Архипом, поболтали о всякой всячине и разошлись по своим делам.
Я сидел на разостланной на земле попоне и, матерился сквозь зубы, снаряжал мины. Несмотря, что большая часть работы была сделана еще дома, вещица все-таки трудоемкая и нудная, а я сгибаюсь с трудом.
Из-за кустов, с поляны по соседству, слышался веселый перезвон — это выделенные мне в помощь стрельцы, со слезами на глазах, портили шикарные вещи. Стальные нагрудники, снятые с убитых немцев, должны были быть расплющены и из них будут сделаны крышки на котлы. У одного из гансов в мешке нашли даже обрывок кольчуги, невесть каким образом туда попавший. Дрянные ножи, прутки из сырого железа, сломанное оружие — рубилось на мелкие кусочки.
В пылу разрушительной деятельности даже попробовал собрать медные монеты у стрельцов, дабы использовать их в качестве картечи. После непродолжительных дебатов, был послан десятником заниматься общественно полезным трудом и не смущать молодые, неокрепшие, умы всякими глупостями.
Весь металлический хлам укладывался поверх мешочков с порохом, накрывался куском кожи, поверху шла крышка из нагрудника. Вся эта конструкция, стягивалась проволокой и обмазывалась смолой.
Все наличные запасы денег, как ни ворчал Илья и присоединившийся к нему Архип, я все-таки изъял. Пришлось пообещать каждому, под честное пионерское, что верну в двойном размере. Богатенькие буратины, цельный килограмм в карманах таскали, так что последняя мина получалась денежная, в прямом смысле этого слова. Польские злотые и немецкие талеры соседствовали с русскими рублями. Монеты между собой склеил смолой и уложил плотными рядами. Вот уж кому-то повезет…
А где прикажете, посредине этих смоленских джунглей, найти россыпь галечника для картечи?
Вот что за жизнь такая? С утра согнутся не мог, теперь разогнутся. Кряхтя, словно старый дед, прибрал за собой инструменты, остатки пороха… Осталось килограмма три.
Какой-то остаток, ни рыба ни мясо, ни туда ни сюда-а…
— О! — Я поднял палец кверху. — У нас остался резерв ставки главного командования, отрядный котелок.
На ум пришла совсем дикая идея: состряпать из котелка — гранатомет. А что? Может и сработать.
На донышко кладем вышибный заряд, накрываем куском деревяшки со сквозным отверстием, через него проходит проволочный крюк, за который цепляем предохранительные кольца всех гранат. Надо будет предварительно запал обрезать, на мгновенный взрыв, иначе выкинет их вверх, а взорвутся на земле. Ежели укоротить, как раз будет. Выбросило, сдернуло чеку, отскочила скоба, хлопнул капсюль, загорелись остатки дистанционной трубки — вспышка и воспламенение основного заряда.
По времени выходит секунда — полторы, как раз хватит, чтоб гранаты закинуло на три метра.
На это безобразие нужно-то всего грамм тридцать, сорок пороха… И куда девать остатние три кило? Оставим, на всякий случай.
— Федор и не проси. — Илья сидел в обнимку с котелком и смотрел на меня, словно я враг народа.
— Илья, ну будь человеком, отдай, на благое дело прошу. Я его на дороге прикопаю, может и целым останется.
— Уйди, ирод. Который раз молвлю — не дам. Ты, эвон осемь штук спортил, еще и этот удумал… Иди отсель. А завтра с утра, что жрать будешь? Дулю с маслом и шиш в прикуску?
Да уж, это я как-то не подумал. Война войной, а обед-то, по распорядку.
— Все, убедил, не кипятись, не то пар из ушей пойдет. Не дашь, так и не надо. Сейчас поем, возьму ружье и пойду на дорогу. Остановлю, какой-нибудь обоз, убью всех людишек, собак, кошек, перестреляю всех коней, возьму у них гребаный котел и подарю тебе, мой друг Илья.
Десятник поставил предмет моей «тайной страсти» рядом с кострищем, вытер испачканные руки о портки. Знаком подозвал одного из стрельцов, случайно оказавшего поблизости, забрал у него ружье с патронташем и перекинул через плечо: — А чего ждать-то, айда…
— Э-э. Я голодным на татьбу не хожу. Пока дядя Федор трудился в поте лица, его даже ни разу поесть не позвали.
— От вы гляньте на него… А кто тебя два раза звал:- Феденька, пойдем, кашка готова.
А что ты в ответ молвил? Я таких слов и не ведаю, а кои ведаю, повторить срамно.
На лице Ильи была написана вселенская обида, а в глазах жгучее желание, прийти вечерком, и чтоб под запись, услышать все заново…
Я встал и поклонился в пояс, — Прости за ради Христа, господин десятник, бес попутал. Дюже голодный был.
— Кто? Бес али ты?
— Тьфу на тебя, Илья, ты как Агрипина к словам чипляешся. Слово молвить нельзя попусту, враз все повернет к своей выгоде.
Дяденька, покорми сироту, сирую да убогую, — И скорчил свою коронную рожицу из Шрека.
Илья склонился к костру, откинул накрывавший котелок кусок коры, поднял и протянул мне:
— Токмо котел верни, да помыть не забудь.
