и вопросительно посмотрел на Карницкого. Тот печально развёл руками, глянув на свой пыльный до серости сюртук. Терять Адриану уже было нечего, потому он снова забрался к Василю, и карета тронулась.
После небольшой передышки кони пошли живее. День уже клонился к вечеру, и Карницкому было очевидно, что засветло им никак не добраться до поместья Медянских, но останавливаться на ночь он не хотел. Вдруг колдун не останется в поместье и двинет дальше? Неужто гнаться за ним до самого Белоцарска, или куда там его заведет хитрый чухей?
После трёхдневной пьянки, когда Карницкий спал до полудня, не так уж легко было снова втянуться в столь бодрый распорядок. Первый день он провёл в дороге, сегодня встал, едва рассвело, и сейчас, под вечер, Адриан задремал, привычно вцепившись в неудобную скамью возчика. Поэтому он и не заметил старика, еле бредущего по дороге навстречу карете, а Василь не догадался остановиться.
— Орден! Стой! Стой!
Спросонья Адриан не сразу понял, кто их зовёт, схватился за сумку, сообразил, что пистоль будет заряжать целую вечность, и лишь потом сказал Василю придержать коней. Когда карета встала, Карницкий спрыгнул с козел и посмотрел, кто их звал.
С виду просто калика перехожий из тех, что прежде ходили меж деревнями, просили подаяние, тем и жили. Но после появления Граничного ордена и распространения уклада их часто закрывали в жарниках, а порой и сжигали до прихода Стрелы, как это было у Васюкова, и подобные странники быстро исчезли.
Старик опирался на палку, которую явно выломал себе в лесу, хромал да и вообще выглядел весьма изнурённым.
— Орден! Чужак там! — не говорил, а выдыхал он.
Марчук тоже выглянул из кареты, глянул на Карницкого.
— Вон старик попросил остановиться, — пояснил Адриан.
Аверий тут же выскочил, подошёл к путнику и спросил:
— Неужто из Пикшиков? Грамотей?
— Да-да, — закивал старик и бессильно осел на землю.
Орденцы подхватили его под руки, отвели в тень, дали напиться.
Немного отдышавшись, Нока́й, так звали чухея, рассказал, что сбежал от колдуна с утра и с того времени шёл почти безроздыху, надеясь приметить орденцев.
— Что было на почтовой станции?
— Вы уж простите, что сплоховал. Я ж нарочно вёл его по неезжим дорогам. И какое лихо занесло того барчука в Бологое? Колдун-то встал перед лошадью, не побоялся, думал барчука выучить своему языку чёрному, ан тот помер. На мне грех сей, — каялся старик. — Он одежки его взял, сам в бричку, а мне править велел. А там никак мимо станции не проехать, никак не обогнуть. Я уж и так тихо-тихо ехал, думал, задремлет чужеродец клятый, и как-нибудь уж проскочим. Ан нет, не заснул, сказал туды ехать. Мне бы, дурню старому, сказать, чтоб колдун снял накидку свою иноземную, тогда бы его не признали чужаком, но я-то хотел, чтоб его издалече видать было. Чтоб, значится, вы могли сыскать нас. А тут въехали на станцию, дурень тот, пусть примет его душу ваш бог, ну орать: «Чужак, чужак!» А он страсть как не любит, когда на него руками машут и кричат. Я сказал, чтоб бежали, да кто бы меня послушал! Всех убил, пылью обратил, как и сынков моих, — старый чухей горестно покачал головой. — Оставил только господ важных, что на станции пережидали.
— Всех четверых? И женщину тоже? — уточнил Марчук.
— И ее. Велел сказать, чтоб все они сели в огромную крытую повозку вроде вашей, только куда больше. И если кто не послушает, тоже умрет, и убил на их глазах лакея. Тут они все испужались и молча пошли куда велено. А колдун велел мне сесть на место возчика и ехать дальше. Мало людей убил всех, так ведь и коней не пожалел. А ведь я ему ничего про вас не сказывал, ни словечком не обмолвился. Тогда я и смекнул, что колдун мне не верит.
— Зачем ему к царю?
— Не ведаю, уж не взыщите. Поначалу он много выспрашивал обо всем, особливо о солдатах и пушках, да мне ж откуда такое знать? Вот он и замолк. И зачем ему царь, он не сказывал.
— Он тебя отпустил?
— Ага, как же, отпустит такой. Еду я, лошадьми правлю, а что дальше — и знать не знаю. Дальше станции-то я не был. Выбрал дорогу, что попроще, а сам слушаю, что там в повозке делается. Колдун-то к тем барам сел. Там возле места возчика такое окошечко было махонькое, ставенкой прикрытое. Я вожжи привязал, а сам потихоньку ставню ковыряю, не сразу она сдвинулась, зато стало слыхать, о чем внутри говорят. Поначалу баре меж собой шептались, мол, надо убить чужака, иначе всем им смерть, а один говорит, мол, надо сидеть смирнёхонько, чтоб чужак, значится, не осерчал, а если б хотел их убить, так уже все бы пылью осыпались. А барышня плачет в уголке. Долго так ехали, кони уж устали, да и я не торопил их, шагом, почитай, шли. Уж как я вас ждал, как ждал. Ночь переждали попросту в лесу. Колдун вроде и не держал никого, а удрать никто не посмел. Да и я, дурень, остался, хотел сам углядеть, как вы его жечь будете, за сынков моих и за мужиков пикшинских.
Карницкому не терпелось поехать за колдуном, вряд ли чухей расскажет что-то дельное. Но Марчук не спешил и Нокая не торопил, кивал, слушал.
— Я уж и лошадей распряг, с утра еле-еле запряг. Даже ноги им не спутывал, чтоб они разбежались куды, да они никуды не делись. И барышня, когда с утра в кустики пошла, завизжала. Колдун такие чары сотворил вроде невидимой ограды, дальше которой никто уйти не мог: ни кони, ни люди. А как тронулись, так и убрал ее. И вот едем мы, едем, а потом вдруг слышу, в повозке беседу ведут, да не всехней речью, и не чухейской, и не той, что колдун в меня засунул, а иной. И голоса два, один из них колдуна. Понял я, что он кого-то из барей своей диковинной речи обучил, и что пора мне бежать. Либо убьет меня инородец клятый, либо барин сболтнет про Орден или как к царю ехать, и тогда колдун поймет, что я ему набрехал. Так что я вожжи снова привязал, а сам потихонечку спрыгнул и в лес бежать. Бежал-бежал, в овраг свалился, ноги-то старые, уж не держат. Лежу и
