— А этот твой москвич бесштанный ещё здесь? — я снял и бросил на пол пальто, что-то мне стало в нём очень жарко.
— Не выставлять же его на улицу! Первый самолёт только в семь утра, — Шацкая в момент поняла, что я снова забыл свою роль.
— Прекрасно, — я вошёл в комнату, — музыку слушаете, Бони Эм. Слышь ты, гастролёр, за преклонение перед западом у нас, между прочим, десять лет дают!
Бог мой, что я плету, пронеслось в голове.
— Присоединяйся к нам, — совсем растерялась Надя-Нина.
— Жулики и воры — пять минут на сборы, — вырвалось случайно из меня, — значит так, до аэродрома дойдёшь пешком. И не забудь свой чемодан с веником! А то ведь я её знаю, она кулёма потом в Москву тебе этот гербарий привезёт. Что у вас там, в столице, веники для бани дефицит?
— Если вы любите женщину, вы должны доверять ей, — Лукашин-Высоцкий побледнел.
— Что ты мне доктор тут шлифуешь! Испортил мне свадебную, новогоднюю ночь! — я платочком промокнул свой лоб, — я уже можно сказать лимузин для церемонии заказал! Кольцо с бриллиантом и билеты в Париж! Да я тебя сейчас в окно выброшу!
Я ринулся на Высоцкого, лихорадочно вспоминая, кто кого по сценарию должен был победить.
— Только драки тут не хватало, а-а-а! — завизжала что есть силы Шацкая.
Мы с Володей обнялись, как два борца вольного стиля, я резко сделал ему подножку и мы с громким шумом грохнулись на пол.
— Ты что ополоумел, — прошептал Высоцкий, — это я тебе руку ломать должен, а не ты мне позвоночник.
Мы прокатились из одной части сцены в другую.
— А-а-а! — заорал я диким голосом, и расцепил наши объятья, — он мне руку сломал! Редиска!
— Проси у неё прощения, — Лукашин-Высоцкий вскочил и поставил свою ногу мне на спину.
— Почему это мы на "ты"? — у меня в голове снова всплыли забытые слова пьесы.
Наконец-то обругал я свою дырявую память. Шацкая с Высоцким облегчённо улыбнулись.
— Ты побеждённый! — обрадовался без всякого актёрского позёрства Володя.
* * *
— Какой у вас импульсивный Ипполит, — прошептал товарищ из министерства, — Хорошо, что ему руку сломали. Не будет в следующий раз людей из окон выбрасывать.
— Уволим, — согласилась директриса, — за хулиганство.
* * *
Когда Высоцкий заиграл на сцене «Я спросил у ясеня», на бедного Витюшу, без двух минут члена союза писателей накатили старые забытые чувства к его космической Мэри, молоденькой медсестричке из Бурденко.
— Где моя любимая, Ты скажи, где скрылась, Знаешь, где она, — повторял он про себя красивые строчки, и слезы сами катились у него из глаз.
* * *
— Конец новогодней ночи, завтра наступит похмелье. Пустота. Самое интересное, что вы оба знаете, что я прав, — сказал я свои предпоследние слова в пьесе.
Сейчас осталось напомнить Володе про модуляцию в финале после первого куплета, а то Толик за кулисами сыграет одно, а Высоцкий другое. Ведь концовка запоминается больше всего!
— Куда ты идешь? Простудишься! — глаза Нины Шацкой говорили, вали уже со сцены, надоел.
— Может быть, я хочу… Простудиться и умереть, — я развернулся перед прихожей и неожиданно взял Высоцкого за грудки.
— Напоминаю, модуляция сразу после первого четверостишия, — прошептал ему я, — Мы ещё встретимся! — сказал я громко в зал, — на узкой дорожке!
И я, наконец, перестав мучить партнёров по спектаклю своей бездарной игрой, удалился за кулисы.
— Боже мой, как я устала! Какая сумасшедшая ночь. Он ведь сказал то, что мы сами не решаемся сказать друг другу, — с огромным облегчением произнесла Шевелёва-Шацкая.
— Ты с ума сошла. Опомнись, — «включил Гамлета» Высоцкий.
— Именно это со мной и происходит, — Нина села на стул, отвернувшись от Лукашина, — всё это похоже на помешательство, на безумие.
— Нет, это не безумие! Слышишь не безумие! — прохрипел Володя.
Общий свет на сцене погас и лишь луч одного прожектора высветил одухотворённое лицо поэта.
— А даже если и так, — Высоцкий пронзительно посмотрел в зал, — пусть это безумие, но это самое важное в жизни безумие!
Толик Маэстро за кулисами провёл по струнам своей электрогитары, взяв аккорд ля минор.
— И вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить, — прочитал свои же ещё не сочинённые стихи Высоцкий, — Любой ценой — и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…
Свет на сцене вновь зажгли и за спиной Лукашина-Высоцкого оказались, выстроившись в ряд, все участники постановки. Я с Наташей, Вадька, Лиза и Санька, который держал за руку Машу. Володя взял гитару, повесил её на плечо и запел хрипловатым голосом под аккомпанемент своего инструмента и соло партии на электрогитаре, которую исполнял за кулисами Толик.
— Только чувству, словно кораблю, Долго оставаться на плаву, Прежде чем узнать, что я люблю, То же, что дышу, или живу!
— Свежий ветер избранных пьянил, — после модуляции запели хором с поэтом и мы, остальные актёры, — С ног сбивал, из мёртвых воскрешал, Потому что, если не любил, Значит, и не жил, и не дышал!
Последняя строчка песни «не жил и не дышал», вдруг молотом ударило меня прямо по мозгам. Я почувствовал невероятную слабость, пол под моими ногами вмиг провалился, и в глаза мне ударил непроглядный молочный туман.
Конец третьей книги.
