день не ходите на работу, так?
– Да, – он снова нахохлился и, кажется, приготовился спорить.
– А почему?
Он немного поколебался, но решил, что проще ответить.
– Я... я сейчас не могу работать, как положено, а ошибаться у нас нельзя.
– Ошибаться в любом деле не стоит, – сказал я. – Но вы могли предупредить ваших коллег, телефон у вас есть, он работает. Почему вы заставили их волноваться?
– Они обо мне не волнуются, – с пренебрежением ответил Морозов. – Им было бы лучше, если бы я уволился. Но я не доставлю им такой радости. Пусть сами меня увольняют – тогда все увидят их антисемитскую сущность.
Я негромко рассмеялся.
– Ох, Марк Аронович... Сейчас вас могут уволить за прогулы – они будут в своём праве, потому что вы действительно прогуливали, так что ваше увольнение никак не будет связано с их убеждениями, будь то антисемитизм, интернационализм или что-то третье. К тому же... с вашим характером, уж извините за прямоту, вам будет непросто устроиться в место, где есть и активно используется компьютерная техника. Так что я бы на вашем месте держался за это конструкторское бюро руками и ногами. Ну и не стоит везде искать врагов и недоброжелателей, оставьте это на долю той организации, в которой я имею честь служить. Поэтому вы очень обяжете лично меня, если с утра понедельника явитесь на рабочее место, извинитесь перед вашим начальником и вернетесь к выполнению ваших рабочих обязанностей. А переживания из-за ваших... хмм... других увлечений оставите на вечера. Или вообще отложите их до пенсии.
Морозов посмотрел на меня с огромным недоверием.
– Вам-то что с этого?
– Колеса должны крутиться, а работа – работаться, – философски заметил я. – Возможно, в вычислительном центре конструкторского бюро обойдутся и без вас. Возможно, без вас не обойдутся. Но лично вам стоит больше думать о жене и ребенке, а не о том, примут вас сегодня у Петра Ионовича или откажут. Право слово, как дети...
Оговорку про Якира я допустил специально – пусть знает, что Конторе известен каждый его шаг, а, возможно, и звонок. Это было далеко не так, но глаза у страха велики, так что Морозов будет думать в нужном направлении и бояться лишний раз ступить на кривую дорожку диссидентства. Я всё-таки оказался прав, называя его недодиссидентом – это человек никаким диссидентом не был, он делал лишь первые шаги в этом направлении, и пока что его можно было вернуть к семье и ребенку. Если он сам захочет, разумеется. Нянчиться с ним никто не будет.
– К тому же, у вас солидная база, – подпустил я немного елея. – Высшее математическое образование, кандидатская диссертация. При некотором желании вы можете серьезно продвинуться по служебной лестнице... начальником вычцентра вас, разумеется, не сделают...
– Потому что я еврей? – сварливо спросил он.
– Да, именно поэтому, – не стал увиливать я. – Отношения с государством Израиль, как вы, надеюсь, знаете, у Советского Союза не самые лучшие. Есть большая вероятность, что лица с высшим образованием будут стремиться покинуть СССР, чтобы оказаться там, а мы, как вы тоже понимаете, не сможем выпустить тех, кто является носителями государственных тайн.
– А если я дам клятву, что никакой репатриации не замышляю? – с непонятным мне пафосом спросил Морозов.
– Вы вольны делать, что вам заблагорассудится, – устало ответил я. – Давать клятвы, не давать клятвы… Это мало что изменит. Вот скажите – кому вы собираетесь давать эту вашу клятву, и что те люди должны будут предпринимать в связи с этим, если вы вдруг решите всё-таки уехать?
– Посадить меня в тюрьму? – недоуменно спросил он.
Я подумал, что и этот, как приснопамятная Наденька Емелькина, наверняка начитался какой-то революционной литературы или посмотрел фильм на ту же тематику – и проникся. Кажется, в "Неуловимых мстителях" было что-то подобное…
– За что? Марк Аронович, вам решительным образом пора повзрослеть. Клятвы… Вы можете клясться в чём угодно, но пока вы называете эмиграцию в Израиль словом «репатриация», вам никто не поверит.
– Это ещё почему? – недоумение на его лице было написано аршинными буквами.
– Потому что «репатриация»-- это дословно «возвращение на родину», – наставительно произнес я. – Произнося этот термин, вы даете понять, что ваша родина – совсем не Советский Союз, а другое государство. Это вам понятно, товарищ Морозов? Или слишком сложно? В общем, работайте. А статус отказника вы всегда успеете заработать, хотя он и не лучший в вашем положении.
– Я ничего не боюсь, и мне ничего не надо! – гордо заявил Морозов.
– А я вам ничего и не предлагаю, – я пожал плечами. – Я лишь советую совершить некоторые действия, которые пойдут вам и вашей семье во пользу. А следовать моим советам или нет – ваше личное дело. Кстати, ещё один совет – перестаньте жертвовать деньги на эти диссидентские «Хроники».
– Что?.. Почему это?
– По кочану и по капусте. Просто так. Не тратьте денег зря. Но это – опять же по желанию. Я лично ни на чем не настаиваю. На этом у меня всё. Благодарю за беседу, надеюсь, в понедельник Василий Иванович уже сообщит мне, что вы его больше не огорчаете. А, кстати! Совсем забыл, вот башка дырявая! – для убедительности я даже хлопнул себя по лбу. – Не подскажете, как называлась ваша кандидатская диссертация?
– Что? – он посмотрел недоуменно.
– Диссертация, – терпеливо повторил я. – Ваша. Как она называлась? Если помните, конечно.
– Помню, что там забывать, – он говорил нехотя, но голос его окреп. – «Рекурсивные функции и неразрешимость некоторых проблем для исчислений высказываний». [1]
– О как! – я восхищенно прищелкнул языком. – Позвольте, я запишу?
Он позволил.
Я записал – сам не знаю, зачем.
Вернее, я точно знал, что больше всего удовольствия люди получают, когда кто-то посторонний интересуется их любимым делом. Бог знает, насколько Морозов любил эти «рекурсивные функции» и «проблемы исчисления высказываний», но он посвятил им несколько лет, пробивался ради них сквозь массу препятствий, так что ему должен был понравиться мой интерес. Ну и я тоже –
