— И для смерти? — усмехнулся бледный Амрод.
— Я его не отпускал, — отрезал Маэдрос. Сердце билось яростно, как в бою, только сражался он теперь с собственным телом, заставляя его снова и снова отдавать жизненные силы.
— А если мы его не вытянем? — голос Карантира сделался сухим и совсем чужим.
— Замолчи! — попытался крикнуть Келегорм,
но голос сорвался. А Карантир повернулся к нему и повторил вопрос:
— Если Курво умрет, тогда — что?
…Посмотри на него, сказала Маэдросу тень и пустота голосом Куруфина.
Курво лежал рядом, совершенно белый, он был уже далеко отсюда, где-то возле порога, от которого не вернуться, и только его голос звучал в голове Маэдроса — но это говорил не Курво.
Запомни его таким, сказала пустота. Он уходит, уже почти ушел, ведь здесь незачем быть и не за что бороться. Это чужой мир, где вас нет, и вы не нужны. Здесь живут и умирают без смысла и цели, всего лишь за добычу, скот и серебро. Здесь напрасно пролилась ваша кровь и прольется еще. Курво понял это первым, а ты его не послушал. Вот, он ушел, чтобы вы отправились следом за ним. Просто не держи его. Не держи других и себя здесь, со свежей открытой раной. Пусть то, что должно случиться, настанет быстрее…
— Я не дам ему уйти, — сказал Маглор, голосом, каким он командовал бы армией или повелевал тучами. — Никому не позволю. Если мы здесь лишь затем, чтобы не дать друг другу снова потеряться, так тому и быть! Что Стражи мира от нас хотят, почему не говорят с нами прямо, не знаю. Но у меня есть свой ответ!
Он обвел их взглядом.
— И потому я должен вернуть Курво. Мне понадобятся все ваши силы. А когда мы это сделаем, вы все дадите мне одно обещание.
— Какое, Старший?
— Держаться… и остаться живыми.
Снова стало тихо, а пустота второй раз отступила, расточаясь по углам.
— Да, — сказал Маэдрос, прорубая тишину насквозь.
Опустившись на лежанку Куруфина — скрипнули доски, зашуршала набивка сеном — Маглор взял в ладони его вторую руку, бессильную и неподвижную. И тихо запел. Голос его не делался громче, но заполнял всю комнату, и казалось — весь дом до самого основания, до красной земли и красного камня под ней. В песню тоже вплелась и неровная, рассеченная красная земля, бесконечная, уходящая за окоем, и сухой ветер, каменная луна и сменившийся звездный узор, и даже жгучий вкус на губах, живой и едкий вкус этого мира. И на этой земле шестерым отчаянно не хватало одного…
Келегорм подхватил песню первым, неровно и задыхаясь. Они совсем отвыкли от этого — петь вместе, пение осталось там, безумно далеко, за грезой, за пролитой кровью сородичей и за проигранной войной, потому голоса поначалу сочетались плохо. Но Маглор подхватывал их все, вплетая непонятно как в свою тихую песню.
Где-то там, в степи, Амрас у чужого костра вскинул голову, чувствуя неладное — и чуть слышно подхватил напев без слов, не слыша его, но догадываясь, что происходит нечто важное и пугающее.
Свеча, затрещав и задрожав, погасла, но никто этого не заметил.
*
Здесь он был один. Подземелье казалось бесконечным, и он шел, опираясь на стену, блуждал в этих темных ходах, уже не думая о себе — лишь о том, куда убежал вперёд этот глупец. Снова. Это казалось лишним и неправильным, но он был уверен, что Келегорм сделал это ещё раз, и снова приходится его догонять.
Они упустили Свет. Он упустил. Так хотя бы найдет этого глупца, которому ненависть затмила свет.
О, нельзя сказать, что он никогда не поддавался чувствам, вовсе нет. Но чем дальше, тем больше старался держать их в узде. А перед ним разворачивалась картина того, что будет, если не
