На улице я от души врезал экспериментатору, не в силах сдерживать охватившие эмоции.
«Завтра ты извинишься перед ней, — проговорил я, вкладывая в удары всю ненависть к невежеству и ограниченности, — или никогда в жизни больше не покажешься ей на глаза. Неужели ты не понимаешь, чертов проверяльщик, что несмотря на все, как ты считал, равнодушие и бессердечность, ты был для нее ее ребенком, и твоя смерть все же оставила в ее душе след, на какой ты не мог и рассчитывать!»
Гошка встряхнулся и виновато уставился на меня.
«Я идиот, согласен, — пробормотал он едва слышно, — зато теперь я уверен, она стала прежней.»
Утро встретило нас размеренным уличным шумом, привычным и знакомым, однако разбавленным возмущенными нотами. Тротуары и перекрестки были до краев заполнены людьми, но теперь это были обычные граждане, в меру оживленные, и не в меру возмущенные открывающийся их взорам картиной. Из их обрывочных разговоров становилось понятно, что все они самым волшебным образом обрели прежние очертания и теперь готовы долго и со вкусом возмущаться произволом и всеобщей разрухой.
Гошка бродил среди этой толпы и с удовольствием прислушивался к нормальной человеческой речи, всматривался в осмысленные лица и гасил в себе желание поделиться весьма любопытными фактами. Я удерживал его от этого неосмотрительного шага, предлагая истории идти своим чередом.
«Ты даже представить себе не можешь, Георгий, насколько быстро жизнь вернется в прежнее русло, и с какой скоростью начнут открываться разные заведения, в том числе и психиатрические лечебницы. И если ты хоть словом обмолвишься о том, чему стал свидетелем, то для тебя их двери откроются в самую первую очередь.»
Так говорил я, отчаянно желая знать, как долго продлиться это внезапное просветление и не случиться ли в ближайшем будущем нового коллапса.
Мои слова, сказанные Волкову, неожиданным образом стали сбываться. Быт и производство, пробуксовав незначительное время, обрело прежние формы, вот только с моим воскрешением вышла обидная накладка.
Мое первое посещение обновившегося профильного центра вызвало множество проблем, вопросов и разбирательств. Информационные базы восстанавливались, однако эти процессы давали мне слишком малый шанс оправдать свое земное бытие. Меня отфутболивали из организации к организации, пока, наконец, не всунули в руки новый паспорт, обещавший мне восстановление гражданского статуса.
Через месяц я рискнул появиться на пороге своей собственной квартиры. Тетя Надя, прочно обосновавшись в моем жилище, встретила меня крайне настороженно и выразила пожелание подать на меня в суд за самозванство, после чего с треском выставила вон.
Спорить с тетей Надей выходило себе дороже, и я привычно направился к Волкову, к этому времени отыскавшему себе приемлемую квартирку за границами города.
«Тут мне задают меньше вопросов, да и поспокойней,» — говорил он, ловко жонглируя стаканами и тарелками, готовя для меня угощение.
Я отчаянно скучал по Ульяне, по своей поликлинике, по врачебной практике, но все еще не решался воскреснуть для всех сразу. Почти все дни я проводил в тесной Гошкиной квартирке, слушая по вечерам бесконечные рассказы про интернатское детство, нищую юность и веселую молодость моего соседа. Очень редко мы возвращались к теме обновления, но всякий раз наши гипотезы заводили нас слишком далеко, чтобы казаться правдоподобными, и мы переходили к темам попроще.
Так наше мирное сосуществование длилось до одного дня, а точнее, одного вечера, когда в Гошкиной квартире раздался весьма настойчивый звонок. Волков не слишком жаловал гостей, а к поздним гостям имел особое, крайне негативное отношения, однако игнорировать визитеров не стал и решительно распахнул дверь. На пороге мялся мелкий заморенный тип, одетый с пролетарской небрежностью. Сейчас, когда привычная жизнь вернулась в прежнее русло, когда одежда не являлась предметом роскоши, когда продукты поставлялись с завидной регулярностью, странно было видеть такого потерявшего человеческий облик странного гостя. Тот неуверенно протиснулся в прихожую, не дожидаясь приглашения, и очень негромко пробормотал.
«Я приношу извинения за поздний визит, но, наверно, вам будет любопытно узнать некоторые факты.»
Я вообще был очень любознательным человеком, а Гошке лишние знания никогда бы не помешали, поэтому мы любезно согласились выслушать странного типа.
«Меня зовут Антон, — проблеял визитер, воскрешая в памяти встречу прошлого года, — вы наверно, меня уже не помните, но я вас двоих запомнил хорошо. Возможно, во многом благодаря моему другу, он часто вспоминал про вас двоих. Жаль, что вам так и не удалось встретиться»
«Если вы про Матвея, — грубовато вклинился Волков в столь трогательное повествование, — то не жаль ничуть. Так что вы хотели? Снова настучать на лучшего друга? И кстати, где он сейчас? снова готовит новые опыты?»
Антон коротко засмеялся, будто Волков озвучил что-то невероятно веселое, и охотно поведал нам еще одну историю. Как выяснилось из этого повествования, неугомонный Матвей, не желая мириться с потерями, сварганил новую схему, по которой он не мог тянуть обитателей загробного мира в белый свет, но зато легко мог управлять теми, кто однажды подвергся так называемому обновлению.
«Он понял, что те программы, что были установлены в готовые шаблоны, могут видоизменяться, принимая дополнительные задачи. Матвей был гением, это несомненно. — проникновенно изрек Антон и надолго замолчал, — он придумал, как управлять этим стадом, по типу компьютерной игры. Он заставлял исполнять задания и приказы, не вставая с места, просто перемещая задачи. Он знал о каждом, кто однажды подвергся обновлению, он управлял их действиями и желаниями, и даже знал о всех ваших перемещениях, Гурий.»
Поймав мой удивленный взгляд, Антон заметно поник, и вполголоса уточнил:
«Он боялся вас, Грошик. Вы были единственным, кто мог бы сломать его игру, и он, как мог, ограждал себя от вашего интереса. Возможного интереса, потому что вы, на самом деле, никогда не были заинтересованы в его задумках. Помните ту девочку, Эвелину? Матвей был уверен, что этой куклой легче всего манипулировать, давая ей самые несложные задания. Но вашего вмешательства даже не потребовалось. Он создал этот мир! И мог бы сделать больше, однако его подвело стремление к совершенству. Он стал усложнять программы, вносить в них корректировки и в итоге, дело всей его жизни рухнуло. Слишком слаба оказалась материальная база.»
Я с недоумением слушал откровенно искренние восторги и гасил в себе желание врезать экспериментатору. Если то, что он творил, называется совершенством, то что в его понимании называется хаосом и абсурдом? Я не стал вести долгую дискуссию, поняв основное — Матвей облажался, но его разрушенное детище возвратило исходные программы на прежнее место. И это было хорошо.
«Где он сейчас?» — задал я единственно волнующий меня вопрос.
«Он вернулся в свой мир, — горестно поведал псих, — ему больше не было места среди живых, вы можете быть уверены, больше никаких экспериментов!»
Антон еще некоторое время повздыхал, надеясь на душевный отклик, но не обнаружив желаемого, медленно выполз за дверь.
«Нет, ну каков подлец! — весьма литературно отозвался Гошка, плотно заперев дверь за Антоном, — хватило же наглости хвастаться весьма сомнительными достижениями! Надеюсь, это недоразумение навсегда забудет дорогу в мой дом!»
Я тоже на это надеялся, а еще думал о том, что все же пришло время вернуться к врачебной практике. Пора начинать жить заново!
