А мне тут ещё Лысов неделю оплачиваемого отпуска предоставил. Ой, неспроста он такой добрый. Чего-то боится? Что я подам на него в суд за доведение до инфаркта? А что, вполне может быть.
Как бы там ни было, я решил эту неделю использовать с умом, навестив свой родной город и престарелую маму, которая после смерти отчима несколько лет назад вернулась в бабушкину квартиру, до этого из года в год успешно мною сдававшуюся. Предлагали мне варианты с выкупом, но я каждый раз отказывался, сам не знаю почему. Видно, ждал, пока мать овдовеет и вернётся в родные пенаты.
В Астрахани её ещё пришлось посудиться с роднёй Павла Владимировича, в итоге половину квартиры эти родственники у неё выкупили. По моему совету мать перевела деньги в баксы, которые хранились, так сказать, на «чёрный день».
С вокзала – сразу домой, мама уже, наверное, пирог к моему приезду испекла. Вот и он, родной дом, теперь дверь подъезда снабжена домофоном. Нажал нужную кнопку, через несколько секунд услышал голос мамы:
– Алло?
Всю жизнь в домофон, как трубку телефона говорит, невольно улыбнулся про себя я.
– Привет, ма, открывай, это я.
Поднимаясь, задержался у квартиры, в которой когда-то жили Гоша с отцом. Продали лет пятнадцать назад, к тому времени Гоша уже семьей обзавёлся, жил отдельно, а Марк Ефимович решил провести старость за городом, в коттедже.
Мама и впрямь испекла пирог с черникой. Он ей всегда удавался. Глядя на неё, с трудом сдерживал наворачивающиеся на глаза слёзы. Перед моим внутренним взором стояла она ещё вполне моложавая, та, которую я видел своей нереально правдоподобной галлюцинации в Астрахани.
– На могиле бабушки давно была? – спросил я, покончив пирогом.
– Летом ездила… Ой, Серёж, может, съездишь, пока тут? Там, наверное, немного прибраться надо.
– Да не вопрос.
В общем, с утра и поехал. Прах бабули покоился на Ново-Западном кладбище, в одной могиле с дедом, и могилка и впрямь требовала небольшого ухода. Прежде на могиле стоял обычный, сваренный из металла памятник, покрашенный чёрной краской с парой овальных портретов. Несколько лет назад я поставил гранитный обелиск, на который перекочевали обновлённые овальные портреты на эмали.
Свои услуги по благоустройству сегодня предлагал какой-то местный доходяга, но я решил, что это дело семейное, и сам, обдирая кожу с рук и невзирая на то, что врачи строго-настрого запретили мне физические нагрузки, принялся вырывать из грязной земли засохший сорняк.
Закончив, положив на могилку свежий букет, последний раз посмотрел на портреты и не спеша двинулся в обратный путь. Только на этот раз решил пройти через аллею, на которой покоилась братва, сгинувшая в лихие 90-е, а некоторые уже и при Путине, в нулевые. На этой аллее я был последний раз ещё до отъезда в Москву, когда хоронили погибшего от бандитского ножа Шведа, а тут вдруг подумалось, может, кого из знакомых встречу? В смысле, увижу знакомые имена на надгробных плитах.
Первой моё внимание привлекла могила с высокой, метра два с лишним, вертикальной, гранитной плитой. Подойдя поближе, я озадаченно крякнул, так как похоронен здесь был не кто иной, как Емеля, он же Николай Фёдорович Емельянов, вор в законе, бывший смотрящий по городу. Причём дата смерти была указана та самая, когда авторитета завалил Саша из снайперской винтовки. В своей воображаемой истории я видел тут ещё крест, когда мы Иваныча с Козырем хоронили, сейчас же стояла цивильная гранитная плита с высеченным на ней портретом в полный рост. Всё страньше и страньше, выражаясь языком мультяшной Алисы.
Я вспомнил, где мы в моих глюках хоронили Чернышёва с Антоном, и торопливо направился в ту сторону. Чёрт! Могилы были на своих местах, по соседству, и даты на них те же самые, что и в моей галлюцинации, когда эти двое пали как бы от случайной очереди, прошившей автозак.
Что вообще происходит? Так не бывает! Или моя память уже не справляется, почему-то решив, что Иваныч с Козырем не погибали, а на самом деле они погибли, а в моей голове случилась какая-то каша – помесь реальности с глюком?
Сейчас приду домой и, невзирая на советы врачей и возможные укоры матери, тупо напьюсь. Иначе как снять этот стресс – я просто не представляю. И не уверен, что даже после этого мои мозги встанут на место.
А это ещё что такое! Я остановился возле очередного надгробия. «Павел Андреевич Шведов. 01.03. 1973 – 26.08.1993». Твою ж мать! Да ну не может этого быть! Ноги меня едва держали, а сердце, казалось, сначала остановились, и после этого понеслось вскачь. На лбу, несмотря на прохладную погоду, тут же выступила испарина. Именно в этот день мы ездили на разборку с кулёминскими и на обратном пути влетели под грузовик.
Я ничего уже не понимал, мне хотелось бежать отсюда ко всем чертям, проклиная себя за то, что вообще попёрся на эту аллею. На негнущихся ногах, хватая ртом воздух, я двинулся прочь, но, не пройдя и десяти метров, остановился. Похоже, судьба решила добить меня окончательно. С чёрной глянцевой плиты на меня смотрело моё молодое лицо, а надпись на граните гласила: «Сергей Алексеевич Сычин. 17.03.1971 – 26.08.1993».
Ноги меня уже совсем не держали, хорошо, что возле могилы стояла скамья из такого же чёрного гранита, на которую я чуть ли не рухнул. В груди кольнуло, холодный пот с меня тёк ручьём, рубашка моментально прилипла к спине.
– Мужчина, вам плохо? – внезапно услышал я чей-то участливый голос.
Рядом стояла старушка, в серых, выцветших глазах которой застыло беспокойство.
– Здесь покоится кто-то из ваших близких?
Она посмотрела на надгробие, я перевёл взгляд в том же направлении. С могильной плиты на меня смотрело улыбающееся лицо Севы, а надпись гласила:
«Сосновский Всеволод Григорьевич. 05.10.1971 – 26.08.1993».
Конец книги
