Так что после второго такого обхода Чекмазов «сопрел», завалился набок прямо на лавке и отключился. Сердобольные Кузьма с Березиным («дело-то нехитрое») повели коллегу домой. Мореходы разошлись ещё раньше и из всей командирской тусовки мы остались втроём с Лёшкой и Анчо, который спиртному предпочитал грибочки.
Темнело в мае поздно и когда зажгли фонари с факелами, большинство бражников уже не вязало лыка. Тут-то к нам и подбежал туземный мальчишка.
— Там наши вашего ведут, — крикнул он Анчо.
Несмотря на такое разграничение на наших и ваших, крикнул он по-русски — пацан обучался у Мухоморщика языку. Пока уточняющие вопросы пробивались в наших головах сквозь туман алкогольного или наркотического опьянения, мальчишка убежал.
Мы огляделись. Кто-то продолжал пьянствовать, многие разошлись по домам, и вычислить кого это «вашего» куда-то там ведут, мы, конечно, не смогли. А вот «наши» имели вполне конкретный адресат.
Одна из отраслей племени всанек не так давно прибилась к пригороду, где раньше жили коряки (зверобои окрестили его Туземной Слободой). Индейцы смекнули, что могут неплохо заработать на посредничестве между городом и племенами в глубине континента. Они приобретали кое-какие товары и переправляли их дальше, выменивая на бобровые шкуры. Кроме того, присутствие хорошо вооруженных русских давало надежную защиту от посягательств врагов. Как следствие, саньки перенимали язык, экономические понятия, методы ведения дел. Но всё же трения культурного свойства время от времени возникали.
Мы похватали факелы и отправились в Туземную Слободу. Причём отправились втроём, даже не подумав подорвать на разборки остальной гуляющий люд. Если бы мальчишка крикнул «вашего бьют», тогда конечно, тогда мы протрубили бы общий сбор, но слово «ведут» прозвучало вполне себе мирно.
Идти пришлось недалеко. Начало Иркутской улицы, поворот на Чукотскую (всего-то шесть домов. На окраине города навстречу нам из наполовину вырубленного леска вывалила делегация индейцев. Сразу же прояснился вопрос на счёт «вашего». С накинутой на горло удавкой, спутанный по рукам и ногам Дышло семенил среди низкорослых в сравнении с ним дикарей, как туповатый бычок, который не чувствует запаха бойни.
— Камак его так! — выругался Анчо.
И без расспросов стало ясно — зверобой крепко вляпался. А вляпывался он всякий раз на один манер — напивался до чёртиков и отправлялся по туземным девицам. И как бы индейцы своих женщин не охраняли, наш волк всегда находил отбившуюся от стада овечку.
До сих пор ему везло. Или он попадал на невольницу, и обиду удавалось замазать мелкими подарками, или его успевали вовремя оттащить, и тогда наш дурак отделывался лишь тумаками, или же, что случалось чаще всего, он оказывался слишком пьян и отключался раньше, чем добирался до сокровища жертвы.
Похоже, однако, теперь его везение закончилось. Судя по злым лицам индейцев, в этот раз их не удовлетворит что-нибудь меньшее, чем костёр или острый кол и они, скорее всего, шли за санкцией, благоразумно не желая обострять отношений с соседями. Хотя тут я мог и ошибаться. При виде разъярённой толпы даже пробежал по спине холодок — не собираются ли они отомстить сразу всем пришлым. Разрушить, так сказать, Карфаген.
Но, вроде бы обошлось. Завидев нас, толпа остановилась.
— Здорово, отцы! — поприветствовал Тропинин вождей.
«Отцы» промолчали, а воины помоложе подсекли пленнику ноги. Тот рухнул на колени, даже не почувствовав боли от удара о каменистую землю, только выдохнул резко. Словно взрывной волной нас обдало перегаром.
— Змий в соблазн вовлёк, — забубнил Дышло, упёршись взглядом в валун, который прекрасно подходил на роль плахи. — Не поверишь, совсем Враг стреножил. Терзает, когтями рвёт. Исповедоваться бы мне, облегчить душу-то…
— Клиника, — произнёс Тропинин.
— Пожалуй, — согласился я. — Анчо спроси, чего им от нас-то надо? Пусть сами решают, по своим обычаям. Скажи, мы мстить не станем. За дерьмо-то такое.
— Не губи! — взревел Дышло.
— Я? — улыбка вышла зловещей. — Нет. Тут и без меня много желающих.
— Они требуют платы, — перевёл Мухоморщик.
— Вот те раз, — озадачился я.
— Развратил ты индейцем деньгами, — заметил Тропинин.
— Отработаю! — Дышло перекрестился. — Вот те крест отработаю.
— Сколько? — спросил я скорее из любопытства.
— Зря, — возразил Тропинин.
— Полста рублей просят.
— Отработаю!
— Скажи, дорого.
— Вот те крест! Бес попутал! Что ж это я… эх, пропадаю-у-у…
— Спрашивают, сколько дашь?
— Десять. За него и десятки много. Не хотят, пусть забирают товар свой. Может клин… тлик… — язык у меня заплетался, — тлинкитам загонят по дешёвке, чинукам или ещё кому.
— Не губи! В церковь бы мне… — продолжал завывать Дышло.
Индейские вожди обменялись короткими фразами.
— Согласны на десять, — сообщил Анчо.
Пока шли переговоры, новость облетела город. Правда, облетая, она похоже, обросла домыслами, так что десяток гвардейцев во главе с Чижом и Ватагиным, примчались на подмогу вооружённые до зубов.
— Вы бы еще пушку прикатили? — осадил их Тропинин.
На него не обратили внимания. Жерла ружей были направлены на индейцев, а те потянулись руками к дубинкам и топорам (нами же и поставленным).
Я жестом попросил опустить ружья и спросил:
— У нас есть в крепости чего-нибудь подходящее?
— Подходящее? — не понял Ватагин.
Чиж, бросив взгляд на Дышло, на индейцев, сообразил, о чём речь. Не впервой.
— В пороховой я бы его не стал сажать, — сказал он.
— А ещё?
— Есть погреб пустой. Раньше там картофель хранили. Гнилой совсем и влажный, но крышка выдержит. Камнем придавим, не выберется.
— Будьте так добры, бросьте его туда. Воды поставьте бочонок, а еды не давайте.
— Сделаем, — кивнул Ватагин.
— Надолго? — спросил Чиж.
— Насовсем, — сказал я и полез во внутренний потайной карман за монетой.
Получив на руки восемь рублей и четыре полтины, индейцы удалились, а Дышло отправился под конвоем в крепость.
* * *
На следующий день я разыскал Ватагина. Он сидел в плетеном кресле на дозорной площадке форта и умиротворенно смотрел на гавань. Ни дать, ни взять — пенсионер на заслуженном отдыхе. Только пледика клетчатого не хватает.
— Слушай, а не хотел бы ты съездить домой на побывку? — спросил я.
— Куда домой? — удивился Ватагин. — Вон он мой дом. Крышу видно. Чего к нему ехать?
— То Чукотская улица, а я говорю о Чукотке.
— А-а, — протянул Ватагин. — Чего воду мутишь, начальник? Дело, однако, какое есть?
Туземцев на все эти «однако» и «начальник» подсадил Лёшка. Он объяснил гвардейцам, что в наших с ним кругах так любили изображать дальневосточных аборигенов и старожилов. Карикатурные лингвистические конструкции отчего-то пришлись парням по душе и обычно использовались, чтобы поддеть меня, если я вдруг напускал тумана или пафоса.
— Твои сородичи моих взашей прогнали, — сообщил я.
— Ну, — кивнул чукча.
В его кивке не было ни злорадства, ни удовлетворения. Ватагин давно знал, что дело идёт к развязке, и нисколько не сомневался в исходе.
— Прогнать прогнали, а кто им теперь железо продавать станет, чай, табак? — спросил я. — Как говорится, суверенитет на хлеб не намажешь.
— Ну.
— Вот я и говорю, может, съездишь туда на побывку, заодно договоришься с сородичами о торговле. Мы, сам знаешь, обманывать не станем. И стрелять не станем и ясак собирать. Даже Анадырский острог возобновлять не будем, поставим на берегу блокгауз и магазин, да пару моих людей туда поселим. Раз в год будем шхуну с припасами присылать, шкуры забирать. Ну, как? А то может там парни после войны без дела мыкаются, так позовёшь их сюда.
Ватагин молчал с минуту.
— Кого из русских отправишь?
— Дышло.
— Его там убьют.
— Его здесь скорее убьют. А там, в одиночестве да без водки, глядишь, и возьмётся за ум.
