— Но можно и другим путем. Вот лапа «Ушура». И где-то тут, слева в Ушуру впадает Мулин-река. Мулинхэ, — Санька прочертил тоненькую линию на своей карте.
Воевода склонился над бумагой и понимающе зацокал: даже дебилу было ясно видно, что верховья Муданьцзяни и Мулинхэ почти соприкасаются.
— Незаметно спускаемся по Амуру, — досказал уже очевидное Дурной. — Если и увидят нас у Шунгала, то решат, что мы в иные места идем. Потом подымаемся по Ушуре и — сколько сможем — по Мулинхэ. Там оставляем дощаники и весь тяжелый обоз — и совершаем бросок до Нингуты. Если нас и заметят, то уже перед самым сражением. Есть шанс вообще город с наскока взять. Крохотный, но есть. Но даже, если не успеем: Шархуда к обороне подготовиться не успеет, провиант не завезет, пополнений из местных у него не будет…
Санька лихорадочно воплощал в слова свой замысел, даже не замечая, что из ниоткуда всплывают у него почти забытые слова, неведомые местным.
— Бросок, — жевал во рту странное словечко воевода. — А в тоем броске, что за земли? Промеж речушек.
— Ну, речки из гор вытекают, там какой-то водораздел, — Санька нахмурился. — Но, если там и горы, то невысокие. Вполне проходимые на ногах и конях.
— И сколь пройти придется? — Пашков задавал вопросы на диво дельные.
— Не знаю точно. Думаю, верст 50–100, вряд ли больше. Когда мы ясачили тамошних воцзи я высоко не поднимался. Но мы всё узнаем! Как холода спадут, можно послать небольшой отряд доглядчиков. Они всю дорогу проверят, прикинут, докуда поднимутся дощаники, узнают, высоки ли горы, есть ли тропы. Аратан, — он повернулся к третьему «парламентарию», который еще ни слова не проронил. — Ты сможешь это сделать?
Маленький тигр внимательно поглядел в глаза своему предводителю.
«Ты точно этого хочешь?» — «Выбора нет, друг».
Невысокий даур медленно и отчетливо кивнул. Мол, раз уж весь час молчал, то чего теперь-то начинать.
— Значит, до ледохода мы всё точно выясним. В мае можем снова собраться и уже разработать детальный план похода. Воевать лучше всего в июле, когда на всех реках будет самая высокая вода, — Санька, не дожидаясь дозволения, встал, давая понять, что на этом пора заканчивать.
Пашков остался сидеть, привалившись на свои подушки. Только чуть заметно кивнул, не отрывая взгляда от листка с угольным рисунком.
Казаки вышли из шатра, кликнули свою охрану и пошли к острогу.
— Напугал ты меня там, Иван Иванович, — не удержался от комментария Санька.
«Делон» коротко хохотнул, глядя в седое зимнее небо.
— Но ты, чай, не из пужливых, атаман? — скосился он на Дурнова. — Я-то ведаю: уж в чем ты дурной, да токма не в этом. Сразумеешь верно. Пришлось прикинуться иудой, так Пашков враз успокоился. Теперя воевода мыслит, что в Темноводье склоки и раздоры посеяны. Пущай надеется, что купит меня…
— А сможет купить? — резко спросил атаман.
Ивашка шагов пять прошел молча.
— У всякого своя цена имеется. Даже у тебя, атаман. И не кривися! Важно то, что ныне не он нас, а ты его купил!
— В смысле?
— В коромысле! — передразнил соратника есаул. — Пашков той прийшёл тебя извести. Тебя! Если не силой ратной, так подлым измыслом. А ты почиркал по бумажке — и теперя ясно, что никуда ему без тебя! Купил воеводу с потрохами!
Ивашка весело хлопнул Дурнова по плечу.
— Дельный замысел у тебя, атаман! Хитрой и дельный. Токма больно сложен. Неужто осилим мы такой поход?
— Ну, летом мы неплохо справились.
— Ноне в разы сложнее будет, — утратил веселость Ивашка. — Рати соберем большие: и воеводскую, и албазинскую. Идти далече, да в земли чужие. Как же сдюжить?
— Да не трави душу, Ивашка! Будто я этот поход предложил. Я-то как раз против. И сейчас против! Нападать тяжелее, чем обороняться. Уйдем в самые глубины богдойские. Но и это фигня. Как-нибудь справимся. А вот что потом делать? Когда богдыхан узнает, что лоча в его исконные земли пришли. Ох, ответит он нам…
Казаки снова прошли несколько шагов в молчании.
— Ничо! Господь вразумит! — нарочито бодро выкрикнул Ивашка. — Главное, в драку ввязаться — а там видно будет.
— Тебя что Тютя покусал? — невольно улыбнулся Дурной.
«Делон» незнакомый ни с творчеством Брэма Стокера, ни с принципами эпидемиологии бешенства, оставил вопрос без ответа. Только плечами пожал.
«Интересный год начинается» — вздохнул беглец из будущего.
Глава 67
— Кажись, всё. Приехали!
Дощаники и впрямь всем пузом скребли по речной гальке. Последние 10–12 верст их и так бечевой тащили. То есть, они не помогали войску передвигаться, а наоборот, тормозили его.
Санька огляделся. По всему видать, казаки правы: выше по реке Малинке (так русские прозвали Мулинхэ) уже не подняться. Да и смысла нет.
Сунув два пальца в рот, атаман, что было силы засвистел. Маячившие впереди конные дауры засуетеились, потом от общей массы отделились всадники и помчались к дощаникам.
— Привет, Аратан! Далеко ли до того места, что ты весной присмотрел?
— По-вашему, с полторы версты еще, — ответил маленький тигр. — Там ручей впадает, вот по его руслу удобно в горы войти.
— Ну, ножками дотопаем. Если там, на ручье кто живет — вы их захватите… От греха подальше.
— Уже, — краем рта улыбнулся Аратан. — Маленькое сельцо, всего шесть семей. Делгоро уже там.
После Уссури они так и двигались. На Мулинхэ далеко не все захотели платить ясак Белому царю. Некоторые из местных воцзи поднялись в верховья речушки или вообще ушли за горы. Поэтому, когда союзное войско добралось до этих мест, то вперед стали посылать дауров. Те окружали селение, брали несколько заложников и приказывали всем сидеть дома, иначе аманатов убьют. Хоть какая-то надежда сохранить инкогнито.
— Выгружай! — скомандовал Дурной казакам.
Хоть, и готовились заранее, хоть и переложили загодя боевые и продуктовые запасы в отдельные сумы, а высадка длилась до самого вечера. Шутка ли: 40 дощаников, больше тысячи человек!
Большое воинство собралось в поход. Воевода выставил весь свой полк — 300 пеших, среди которых почти все имели пищали. В Албазине удалось собрать почти 500 человек — всё-таки добыча приманила многих. Вёл их гордый, как начищенный пятак, Артюшка Петриловский. Кузнец еще в том году сложил свои полномочия (все-таки воевода появился) и не захотел оставаться на Амуре. Выпросил у Пашкова «отпуск без содержания» — и уехал. Из Темноводного Дурной взял четыре сотни: 300 пеших стрелков и неполную конную сотню Тюти. Решил оставить в Темноводноммаленький, но крепкий гарнизон. Пушек тоже немного с собой повез: четыре самых больших, взятых в Албазине, шесть длинных чугунных — Гунькиного производства, да десяток трофейных медно-кожаных (на всякий случай).
Дауров призвал совсем немного — около пяти сотен. Хотя, мог намного больше: на исходе весны на Черную Реку все-таки вернулся Тугудай. Больше тысячи народу привел, почти 300 крепких воинов было у него. Селиться он тоже решил в зазейской степи, куда ушли бывшие хорчинские рабы. Их Санька не то, что не звал… даже сам поход от них скрывал. Все-таки эти люди еще недвано богдыхану служили. А остальным князьям сказал: берите только батаров. Пусть вас будет немного, но это будут самые лучшие воины.
Пашков взбесился, когда узнал.
— Почему так мало⁈
— Потому что нам только от Темноводного полторы тысячи верст плыть. А даурам придется по берегу идти. Чем больше войско, тем медленнее оно идет. Вот и будем даурский полк на каждой дневке ждать. Так и до осени не доберемся.
С конницей и так вышло много мороки. Самая большая — переправа. Ее никак не избежать. Даже, если бы сразу дауры перешли на правый берег Амура — тогда через устье Сунгари пришлось бы переплывать — а там тоже поток в версту шириной. Так что шли по родному левому. Недалеко от устья Ушуры-Уссури нашли россыпь островов — и два дня орда Аратана перебиралась на южный берег. Дауры складывали в казачьи дощаники свои припасы, оружие, доспехи — и вплавь перебирались от острова к острову. Отдыхали, снова плыли, и так, пока не вылезали на противоположной стороне. Забирали свои шмотки, а к воде подходил следующий отряд. После переправы и людям и, особенно, коням требовался отдых. Да просто найти своих — на всё уходило время (некоторых течение сносило версты на три вниз).
